Елизавета Манова - Один из многих на дорогах тьмы

Через день - или несколько дней? или это все длилась ночь? - она поднялась с постели. Ей дали платье и чистое покрывало, и люди в сером куда-то ее повели.

Ночь была в ней, но стояло ранее утро, серое, как плащи, и ее привели на площадь. Площадь была пуста, и помост уже разобрали. Она не знала, что был помост. Она только поняла: здесь умер Энрас. Она легла на истоптанный грязный камень, раскинула руки, прижалась к нему лицом. И всей душой своей, всей силой своей любви она воззвала к Энрасу: любимый, где ты? Ответь, отзовись, я не могу без тебя!

Но он так давно и так далеко ушел! И кровь, что здесь пролилась, была не его кровь. Он успел уйти, не изведав ни мук, ни позора, и кто - другой умер здесь вместо него. И острая, как кинжал, благородная жалость вонзилась в нее и исторгла слезы на глаза. О брат мой! Неведомый мой, несчастный брат! Спасибо тебе за то, что ты сделал. Демон ты или наказанный бог, или лишенная тела душа, но пусть кто-нибудь пожалеет тебя и дарует тебе покой!

А когда она поднялась с земли, человек с закрытым лицом заговорил с ней.

- Дочь Лодаса, - сказал он, - мы себя погубили. Мы сделали богом того, кто был послан спасти людей. Теперь он недобрый бог, он покинул нас в гневе, и смеялся над нами, когда уходил. Если хоть что-нибудь на земле, что способно смягчить его гнев?

- Да, - сказала она и прижала ладонь к животу. И тогда человек сдернул с лица повязку. У него было сильное худое лицо и глаза, золотые, словно у хищной птицы.

- Дочь Лодаса, ты вернешься в дом отца?

- Нет, - сказала она спокойно.

- Тогда я, Вастас, сын Вастаса, принимаю тебя в свой дом.

- Я не буду ничьей женой.

- Ты войдешь в мой дом как _т_о_о_м_и_ - старшая из невесток.

И она закрыла лицо и пошла за ним.

В тот же день они покинули Ланнеран. Два дня мотало ее в закрытой повозке, и мир был тускл и бесполезен, как жизнь. А на третий день она увидала Такему. Дом Вастаса стоял на высокой горе, а селение облепило ее подножье.

В доме Вастаса она одела вдовий убор, и когда черное платье облекло ее стан, темнота сомкнулась над ней.

Три дня лежала она без и сна без слез в черной боли своей утраты. А потом - впервые - к ней пришел этот сон.

В черном - черном заботливом мраке была она, и другие, такие же, были рядом. Неощутимые, недоступные взгляду, но они были рядом, и он не пуст для нее был мрак. Но жестокий свет возник впереди, колесо из звезд, колесо из огня, оно мчалось к ней, рассыпая пламя, и под ним задыхалась и корчилась тьма.

И она уже знала, что это конец. Мрак дрожал под ногами, и жар опалял, но огромный яростный человек с телом Энраса, но не Энрас, вдруг схватил ее за руку и приказал:

- Назовешь его Торкасом.

А потом он отшвырнул ее прочь - прочь от смерти, прочь от огня, и колесо прошло по нему...

Она проснулась в слезах и встала с постели. И с тех пор она зажигала в молельной два поминальных огня - один для Энраса, один - для Другого.

3.ТОРКАС

На исходе ночи, едва просветлело, Торкас с Тайдом были на горной тропе. Самый добрый, самый надежный час между жаром дня и ужасом ночи, когда все живое торопится жить. Добрый час для охоты; они вдвоем загнали тарада, и Торкас прикончил его ножом.

Торкасу шел семнадцатый год; он был суровый и молчаливый, рослый и сильный не по годам. И пока Тайд освежевал зверя, он стоял на самом краю утеса над долиной, всплывающей из тишины.

Он будет правителем этого края, потому что у Вастаса нет сыновей. Он это знал; это было совсем не важно. И сила его, и храбрость, и личный воинский знак - кто может похвастать этим в такие годы? - тоже не много значили для него. Он просто такой, какой он есть, и это дается ему без труда. Но есть и другое, которое не дается. Томительное тревожное ощущение второго, не настоящего бытия. Как будто он жил и прожил, и забыл, и снова живет все то же десятый раз.

Как будто он - не он, не только он. Опять оно поднялось изнутри: мир ярче, резче запахи, тревожней звуки. И что-то - черное, знакомое, чужое смерть? Тень за спиной. Упорный взгляд, назойливое вкрадчивое приближение...

И он отпрыгнул. В единственный оставшийся миг он отпрыгнул назад, схватил за шиворот Тайда, отшвырнул его за скалу и прыгнул вслед. И лавина камней обрушилась на утес, на то место, где он стоял и где Тайд свежевал тарада. Камни бились об их скалу, отлетали, гремели вниз, и он чувствовал на губах эту тягостную улыбку безнадежного торжества.

- Сын бога! - тихо промолвил Тайд. - Воистину длань судьбы над нами! Мальчик мой, за что тебе это?

Глаза в глаза - и серая бледность легла на его лице. Тайд ходил за Торкасом с малых лет, он учил его ездить верхом и драться; крепкий мужик на пятом десятке, но для Торкаса он был стариком.

- Не бойся, - сказал Торкас. - Я не спрошу.

Их дормы остались внизу, у начала тропы, и, вскакивая в седло, он снова взглянул на Тайда. Глаза - в глаза и не единого слова. И это значит: из тех, что посмеют ответить, я должен спрашивать только мать. И это значит: мне незачем торопится, до вечера я не смогу увидеть ее.

Ему было незачем торопится: еще загадка ко многим загадкам. Она отлично легла к другим, и сразу все стало почти понятно.

Я не знаю, как зовут мою мать.

Вастас, владетель Такемы, зовет мою мать _т_о_о_м_и_, женою старшего брата, - но у Вастаса нет братьев.

А все в доме, даже жены Вастаса, называют мать госпожой - и в лицо, и за глаза. В детстве я думал: "госпожа" - это ее имя.

Я не знаю, кто мой отец. Вастас зовет меня сыном, но это не так... Я знаю чуть не с рождения, что Вастас - не мой отец, хотя любит меня, как сына.

Суровое вдовство матери и то, что она не стареет. Она красивее всех женщин Такемы, но кто из мужчин пытался прислать ей дары?

И странные сны, где меня всегда побеждают. Всегда я дерусь с одним и тем же врагом, и он всегда успевает меня прикончить. И тусклая память о непрожитой жизни. Какие-то сказочные города, чудовища, огромные реки...

Кто этот бог, что бросил меня и мать? И что во мне так встревожило Тайда?

В доме Вастаса свято блюли старинный обычай. С десяти лет Торкас жил среди воинов на мужской половине, и _р_а_о_л_и_ - внутренний дом - был закрыт для него. Он мог попросить служанку позвать к нему мать, но это было бы оскорбительно для нее. Только к смертному одру он мог бы ее позвать.

Она могла бы вызвать его к себе, но это было бы оскорбительно для него. Он был воин высокого ранга, а не слуга - только к смертному одру она могла бы его позвать.

И оставалось лишь просить у Вастаса позволения пройти вместе с матерью во внутренний сад.

...Дворик, где пахли цветы и журчала вода, и деревья еще не осыпали вялые листья. Серый сумрак висел среди серых стен, и мать была все такой же девочкой в черном.