Радий Радутный - Отче наш

Второй стал священником. За один год все церкви и религии пришли к консенсусу, некоторых, пришлось, правда немного подтолкнуть… но это нюансы. В его учении не было ничего нового… но он был Богом! Каждый мог ощутить тепло и покой, исходящие от него, и все остальные проблемы сразу теряли важность и смысл, тем более что их мгновенно и успешно решал первый теонавт.

Единственным условием присоединения к Богу было отсутствие грехов – на момент воссоединения, и люди каялись, каялись, каялись… и обретали блаженство.

Все очень просто, правда?

– Ваше святейшество! Вы не могли бы подробнее осветить общую суть и идею покаяния?

– Ну разумеется… – теплая улыбка. «Ну вот, опять… ну как объяснить ребенку краткую суть „Войны и мира“?»

– Как вы, конечно же, знаете, современная концепция Бога предполагает, что состоит он из миллиардов слитых воедино разумов, возникших как на Земле, так, возможно, и на иных планетах. Кроме того, он является первоисточником Вселенной и разума в ней, а также их непосредственным следствием и порождением. Теперешний настрой этого конгломерата – добродушно-изучающий, с превалирующим самосозерцанием, и, дабы сохранить его, система имеет встроенный фильтр, не допускающий привнесение извне злобы, неудовлетворенности и прочих неприятностей. Собственно, этим я уже ответил на ваш вопрос. Покаяние – это часть фильтра.

– И все же простите, Ваше святейшество, но у многих просто не умещается в голове, как это, человек, совершивший, например, убийство, сможет с помощью слов очиститься настолько, чтобы вместе с жертвой воссоединиться разумом с Богом?

– Убийство… ну судите сами, станете ли вы сурово карать малыша из песочницы за то, что он случайно толкнул такого же ребенка? Подозреваю, что максимум – вы не купите ему мороженое. Я вижу на ваших лицах недоверчивую улыбку, граничащую с возмущением, но поверьте – по сравнению с тем, что я видел там, наверху, мы – даже не малыши в песочнице. Нас можно сравнить разве что с клетками живого организма, и с этой точки зрения самоубийство – штука намного более опасная, ибо в таком случае человек пытается привнести в Бога свои внутренние противоречия, и там, многократно усиленные, они могут вызвать нечто непредсказуемое. А если одна клетка случайно повредит другую – то скажите ей «больше так не делай» – и этого будет вполне достаточно.

– Насколько я понял, сказать это должно лицо, принимающее покаяние?

– Не принимающее! Помогающее, и только помогающее! Священник – не более, чем помощник в этом тонком и часто болезненном процессе, а каяться человек может и должен даже не перед Богом, а только перед самим собой.

– Таким образом, умелый священник может помочь раскаяться даже в еще не совершенном грехе?

– Да, теоретически такая возможность существует. Но мне ни разу не довелось даже слышать о чем-то подобном.

– Между прочим, пока кое-кто из нас раздает интервью, другой кое-кто умирает.

– Брось, ты прекрасно знаешь, что в можешь прекратить этот балаган в любой момент.

Полубоги рассмеялись – сухо и коротко, и шокированные секретари, сиделки, медсестры, врачи, корреспонденты ощутили внезапно непреодолимое желание выйти.

– Хорошо хоть, что они не перенесли нас сюда по воздуху… – сказал кто-то из них, оказавшись на площади.

– Ну так что, старый богохульник, – Его Преосвященство сжег несколько спрятанных в стены микрофонов – просто так, на всякий случай

– и сел рядом с постелью. – Тяга к Божественному все-таки превысила чувство долга?

Пресловутое чувство долга было главным критерием, по которому именно их отобрали ТОГДА для «аризонской молитвы». Люди с небольшим индексом долга просто не захотели бы возвращаться.

– Привет, привет, старый святоша… – отозвался умирающий. – Я просто нашел лазейку в фильтре, о котором ты в сотый раз рассказывал пять минут назад этим мусорщикам. Я не могу сознательно покончить самоубийством – но дать себе умереть – это ведь не грех, правда?

– Ну… в принципе я мог бы убедить тебя в обратном.

– Но не станешь?

– Не стану. Мне самому это чертовски надоело, так что подготовь и для меня там теплое местечко, о'кей?

– Хорошо.

Они снова рассмеялись. Все так же – сухо и коротко. Затем замолчали.

– Ладно, – нарушил тишину Первосвященник. – Давай, вываливай свои грешки.

Для такой цели речь была слишком медленной и неэффективной, контакт произошел на божественном уровне, спутник JFS снова засек изменения фундаментальных свойств Вселенной, через ничтожно малую единицу времени все прегрешения Полубога были учтены, взвешены, проанализированы, прощены и забыты.

– Что-то не так.

Его Святейшество нахмурился, что случалось довольно редко.

– С этой мелочью ты мог справиться на хуже меня. Ты что-то скрываешь?

Умирающий вздрогнул.

– Да.

– Но зачем? – Первосвященник удивленно пожал плечами. – Чего ты боишься? Чего ты можешь вообще бояться?

Слово «боишься» показалось обоим настолько смешным и неподходящим, что спутнику JFS опять прибавилось работы.

– Скажи, – глаза умирающего вдруг полыхнули огнем, который уже столько лет не появлялся в человеческом мире, огнем, символизирующем озарение, идею, открытие – или же, например, фанатизм и ожесточенность.

– Скажи, – повторил полубог. – Можешь ли ты отпустить грех будущий? Грех убийства?

– Да ради Бога! – Его Святейшество равнодушно пожал плечами. – Прощаю тебя и отпускаю грехи твои. А кого ты собрался мочить?

Умирающий вздохнул, сжал высохшие старческие кулаки и выдохнул одно короткое слово:

– Нас!

– Хм… – Его Святейшество заинтересованно придвинулся ближе. – Аргументируй, пожалуйста. Впрочем, я догадываюсь. Речь пойдет о Тупике?

Умирающий кивнул. Первосвященник удивленно поднял брови.

– Что за глупость! Вот уж не ожидал… от тебя. А что, после моей смерти люди снова начнут развиваться, что ли? Они просто включат Малый Таран и сделают нового Полубога. А уничтожишь Таран – построят новый. А если сотрешь память о нем – лет через десять снова додумаются, и снова прогресс окажется там, где стоит сейчас. Хм. Уж кто-кто, а ты сам это прекрасно знаешь. Так что давай, убивай. Я только спасибо скажу. Только это не выход.

– Конечно. – Огонь все еще мелькал в глазах умирающего, а руки уже скребли одеяло, и физически Первосвященник чувствовал, насколько слаба ниточка, связывающая товарища с телом. – Конечно. Но я нашел выход.

Полубог говорил быстро, из последних сил, задыхаясь и срываясь на шепот.

– Бог – это не конгломерат разумов. Мы оба ошиблись. Раньше, раньше очень давно – это было действительно так. Он был активным, он создавал вселенные и миры, Он мог все – в том числе и хотеть. А затем, наращивая мощность за счет подключения дополнительных блоков-разумов, он стал нейтральным. Слишком много слишком противоречивых желаний привнесли в его эти разумы, слишком в разные стороны они думали и слишком разного желали. Это как броуновское движение молекул, понимаешь? Каждый тянет в свою сторону, а… – он закашлялся, – …а воз, разумеется, и ныне там! Бог – это не суперразум, как мы думали. Точнее, не только суперразум. Это супертруп! Миллионы мертвых, ничего не желающих разумов, понимаешь!