Н Ляшко - Пятая камера

Кузька закрывает глаза и думает: "Игру бы хорошую затеять, что ли". Хорошо выигрывать, глядеть на взволнованные лица, притворяться спокойным и быть скупым на слова. Быстро летит время, в виски стучит, голос любовно, как горец лошади, шепчет в уши: "Не горячись, тише, тише", - и вдруг гаркнет: "Несись, по кушу, по кушу! Так! Так1 Еще!" И опять ласково шепчет: "Ша-ша, тихо, тихо, сорвешься". Кузька поднимает голову, зовет Обрубка в угол, садится рядом с ним и шепчет:

- Ну, запоминай: "Шла матушка Марья, шла и приустала, легла и приуснула, и снился ей сон. Над рекою Иорданью жиды Христа распинали, терновый венок надевали, с подножки кровь проливали. Вставала матушка Марья, рыдала, к земле припадала: кто мой сон трижды вспомянет, будет избавлен от пытки и всякой напасти.

Аминь". Понял?

- А как не. Ладная молитва.

- Ну, только никому чтоб, а то не поможет. Шепчи за мною: "Шла матушка Марья"...

- "Шла матушка Марья", -повторяет Обрубок и трогает Кузьку за руку: - Слышь, как же это: божья матерь, а Марья!

- А тебе что за дело?

- Да ведь Марья-это баба какая-то, а тут молитва.

Кузька щелкает Обрубка по лбу:

- У тебя тут что, мякина?

- Не мякина, а нету в молитвах про Марью. Да чего ты сердишься? Я к тому, чтоб молитва пользительнее была. Ну, "Шла матушка Марья..."

- "...Шла и приустала, легла и приуснула..."

VI

От тоски проигравшийся Кузька придумал злую забаву: добыл лист бумаги и, собрав арестантов, полушопотом объявляет им:

- Ну, ребята, начинаем любовь крутить, но тес, а то...

- С кем крутить-то?

- С Сенькой.

Сенька, трусливый вор, выдал кого-то, сидит в одиночке и не выходит на прогулки.

Кузька карандашом пишет ему от имени арестантки Насти записку. Узколоб глядит ему под руку и с усмешкой читает:

- "Сеня, ягодка, увидала тебя у окошка и без плачу писать мне нельзя. Так прямо слеза и заливает..." Ловко...

- Не мешай.

В конце записки Лотошник рисует пронзенное стрелой, похожее на репу, сердце. Под сердцем Кузька старательно пишет: "Сене от мово сердечка", -под хохот камеры читает записку, сворачивает ее, перевязывает ниткой и через волчок отдает арестанту-уборщику:

- Передай, да смотри мне...

И опять в камере скучно, тоскливо. Лишь после обеда от двери раздается:

- Кузька! - и из волчка на пол падает сверточек.

В сверточке записка Сеньки и пучок его русых, перевязанных суровой ниткой, волос.

- Ну, тише...

Кузька, подражая дьякону, выпрямляется и начинает:

- Гм, кх, господи, благослови. "Настенька, письмо твое нарушило мои горькие, несчастные думы. Ты враз влюбилась в меня, потому глаз у меня особенный и судьба фортунит. Жизнь моя потерянная, а из меня мог человек выйти, кабы с блатными не связался. Нащот делов я сильно горячий. В тюрьму прихватили по одному делу, в газетах даже печатали, как в номерах "Якорь" какие-то взяли у одного больше двух тысяч. Меня пришивают безвинно, ничего я не знаю и отошьюсь, потому не дурак.

Пропиши про свое дело. Я твое письмо целую несчетно раз и под подушку на ночь класть буду..."

- Вот, и есть же еще дураки.

Кузьке противно, но он смеется и потирает руки:

- Так, попал я, значит, в невесты. Ню-ню-ню, Сеня.

А у Сени в конторе деньги есть. Это мы знаем и завтра черкнем ему: "Сеня, ягодка, ниток выпиши, хочу тебе носочки на вечную память связать". Потом попросим его прислать бельишко постирать, платочков для вышивки купить. А там и до полиции дойдем и вывернем его, жабу, шиворот-навыворот...

VII

Кривой повторяет кусочки подслушанной Кузькиной молитвы и кивает на блекнущий за окном сад:

- Сад-то, сад, выйти поглядеть бы, а?

- И без сада цел будешь! -ворчит конвойный.

- Ну, и не надо. И-и, беда какая. У мине, как хочешь знать, сад получше отого. Вишни этой, сливы, и сморода есть. Прошлым летом грушу прхпцепил. Окляматься должна. Бессемянка будет, чисто канфет.

Из кабинета следователя выводят Обрубка:

- Следующий!

Кривой одергивает бороду, боком проходит за дверь и вытягивается.

- Студнев?

- Я самый, ваше благородие.

- Постарел. Видишь, до чего дела лошадиные довели тебя.

- Худо, что и говорить. Вот хоть бы столичко хорошего, - Кривой показывает следователю кончик мизинца, - а то ни-ни. А вить, запонапрасну я. Ну, хоть бы там что, не жалко б, а то вить...

- Ну, ну, поймали тебя, ранили...

Кривой таращит глаз:

- Ранили-и? Да это мало ли что? Это и вы, примерно, пойдете в проходку леском, а я в вас-бах! - стало быть, и вор вы?

- И глаза вот у тебя нет.

- Я и не говорю, что есть. Что правда, то правда:

калека я. Так за это и страдать должен? Ни свет, ни заря, а я в лесе. Гнался за лисой, а она, сами знаете, анафема, а тут еще туман был, я на колючку и напоролся.

- И ухом на колючку напоролся? - улыбается следователь.

- Эта? - оттопыривает Кривой простреленное ухо. - Эта парнишкой еще. Ружье у мине было, чистая негодь, хоть кинь, а достатки наши на новое не тово. Я в зайца бац из него, а это самое, пистон куда вдевается, бап оттеда да прямо по уху мине, так кровь и потекла. Это что, все под богом...

- Конечно. Только доктор говорит, что ухо твое прозтрелено.

- Дохтур? - возмущается Кривой. - Да что они, вроде бога пли как? Сколько годов прошло, как тут узнать?

Это как же? Ножом откромсаете вы себе палец, а он будет говорить: не-ет, это топором сделано? Не верьте вы, ваше благородие.

- Как же не верить?

- А так. Я вам скажу. Я все знаю. Заболел раз сын у мине. Дохтур наш, Лексей Петрович, поглядел и отрезал: ну, Яков, крыш ему. Баба выть. Ну, а я, хоть и темный, думаю: нет, погоди. Беру сына да до бабки. И что ж вы думаете? И по ею пору живой. Вот, вить, а вы-дохтур.

Оно, слов нет, образованность ихняя капиталы зашибает им, а только это что ж? Выходит, он лучше мине знает, как и что я сделал?

Кривой глядит на мелькающие под руками следователя страницы "дела" и думает: "А ловко я ему загнул, я могу, даром, что мужик. Ты на испуг Якова не бери".

- Вот видишь, -говорит следователь, -темно в твоем деле. Делай, как хочешь, но я советую сознаться.

- Да, вить самый я безвинный. Темный, что и говорить, всякий обидит миня. Ослобоните, ваше благородие. Старый я.

Кривой глядит на следователя и подмигивает ему:

- Право. Медку бочоночек привезу вам, за-миллион верст, можно говорить, коней обойду, вот истинный бог.

- Да пойми ты: тебя люди видели с лошадьми.

- Удивительно мине!

- Чему тут удивляться? Слушай...

Следователь шуршит страницами и пересказывает "дело": он, Кривой, отравил собак и вывел четырех лошадей; на опушке его увидели охотники и погнались за ним;

у озера он броеил трех лошадей, на четвертой поскакал дальше, был ранен в ногу, упал с лошади и спрятался в хворост.