Александр Астраханцев - Почем нынче Ван Гог

— Да вернешь, конечно — в течение двух недель я это проверну: слетать в Москву и обратить товар в деньги. Причем минимум в десятикратном размере!..

Обо всех деталях договорились тут же, с вечера.

Операция по выманиванию Ван Гога прошла, можно сказать, блестяще.

К Ханыкину пришли часов в десять утра — не слишком рано, но и не слишком поздно, когда, по расчетам Мамонова, тот должен уже встать и позавтракать, но еще не быть занятым делами, а потому — в благодушном расположении духа. Поднялись по лестнице обычного панельного дома, остановились напротив обычной квартиры с бронированной стальной, с глазком посередине, двери. Кузин осторожно поставил портфель, открыл его, сел на корточки и минут пять поколдовал над своим усилителем, настраивая и расправляя внутри портфеля компактную усиленную антенну, затем аккуратно закрыл портфель и кивнул Мамонову. Мамонов нажал кнопку звонка.

Прошло несколько долгих минут, которые растянулись в целую вечность; нетерпеливый человек давно бы уж плюнул с досады, повернулся и ушел. Но они стояли ждали.

— Может, его дома нет? — шепнул Кузин.

Мамонов движением руки успокоил его.

— Это у него тактика такая, — шепотом ответил он.

Наконец, там кто-то зашевелился, загремел засов, звякнула цепочка, затем, слышно, распахнулась внутренняя дверь, и недовольный голос глухо спросил:

— Кто?

— Гоша, это я, Сергей! — ответил Мамонов.

— Ты один?

— Нет, с товарищем.

— Что за товарищ?

— Товарищ детства, мы вместе берем картинку, хочет взглянуть!

За стальной дверью послышалось сопение — хозяин, видимо, прильнул к глазку. Мамонов подвинул Андрея, чтобы хозяин смог рассмотреть его внимательнее. Потом, наконец, щелкнул замок; бронированная дверь, взвизгнув, отворилась и впустила обоих.

Прихожая как прихожая — длинная, узкая и тесная. Хозяин, лысоватый полнеющий молодой мужчина с широким бледным лицом, по-домашнему расхристанный: в застиранной майке с короткими рукавами, растянутых брюках-трико с пузырями на коленях и в растоптанных шлепанцах на босу ногу, — захлопнул за гостями дверь и сразу же пристально вгляделся в Андрея, переведя подозрительный взгляд на громоздкий портфель. Мамонов, перехватив его взгляд, похлопал по портфелю Андрея рукой и дружелюбно произнес:

— Вот пожалуйста — целый портфель денег принесли!

— Ну, ладно, — удовлетворенно сказал тогда хозяин, и глаза его потеплели. — Сейчас я на минуту удалюсь, и приступим. Вы уж извините — застали меня, можно сказать, врасплох, — он развел руками и скрылся за тяжелой портьерой.

Его не было не минуту, как он пообещал, а еще минут пять, показавшихся гостям вечностью. Что это за минута у него такая? Стоя в прихожей и переминаясь, они ободряюще переглянулись: дескать, ничего, все пока нормально!

Но вот хозяин появился, принаряженный в яркий свитер и голубенькие щеголеватые джинсы, аккуратно на этот раз причесанный, сразу преобразившись в энергичного и благодушного дельца средней руки, и повел их дальше. Они прошли сначала в тесно заставленную мебелью гостиную; весь джентльменский набор среднестатистического горожанина пребывал здесь в непоколебимом наличии: диван, кресла, «стенка» с книгами, хрусталем и фарфором, громадина-телевизор, ковер на полу, люстра с хрустальными слезками — на потолке и, конечно же, несколько икон на стене — для украшения; однако унылую эту гармонию нарушала одна-единственная вещь, совершенно вываливаясь из этого набора: крупный пейзаж на стене рядом с иконами, написанный маслом, в темной тяжелой раме, пейзаж хоть и незамысловатый, но очень точный и проникновенный, выполненный, похоже, большим мастером: серовато-лиловатый матовый снег, деревенский домик с забором, дерево и желто-золотой закат надо всем; несмотря на обилие снега на картине, тянуло от нее теплом, свежестью и человечьим уютом, обещанным в том деревенском домике… Андрей задержал на ней свой взгляд — слишком уж непривычной была картина в этом заурядном интерьере.

— Крылов это, ученик Куинджи, уже классика, — шепнул на ходу Мамонов, шедший за ним. — Ну, пошли, пошли быстрее!

— Прошу в мое ателье! — меж тем произнес хозяин, распахнув глухую дверь, спрятанную за другой портьерой.

Они прошли туда. То была узкая и длинная, довольно пустая комната: большой письменный стол у окна, заваленный всякой всячиной, дощатый стеллаж вдоль одной стены, заставленный книгами, банками, коробками; среди этого хлама выделялся старинный, видимо, подсвечник из полированной темной бронзы в виде женской обнаженной фигурки, держащей в поднятой руке факел; в комнате еще стоял пустой мольберт и около него стул с высокой спинкой, а к пустой противоположной стене прислонены холсты в рамах и темные доски разнокалиберных икон.

Хозяин подошел к кипе холстов, вытащил из середины небольшую, сантиметров в сорок на шестьдесят, картину в простенькой темной рамке и поставил на мольберт:

— Вот она, ждет вас.

Андрей подошел к картине и стал рассматривать ее в упор; целью его было, держа в руке портфель, подобраться как можно ближе к хозяину; другой рукой, засунутой в карман куртки, он сжимал коробочку дистанционного управления. Но ему интересно было рассмотреть и саму картину. Хоть он и маловато понимал живопись, но представление о ней все же имел — в юности даже интересовался ею, пытаясь постичь то, что постигают в ней другие; для этого он брал в университетской библиотеке толстые крупноформатные альбомы с цветными репродукциями и монографии о великих художниках, посетил в свое время все известные музе в Москве и Петербурге и об импрессионистах, разумеется, знал; но увлечение это скоро кончилось, а теперь вот он мог стать совладельцем настоящего Ван Гога, и это придавало ему ощущение серьезности момента и чувство ответственности и заставляло пристальнее всмотреться в картину.

А ничего особенного в ней и не было: луг с блеклой бурой травой и искорками синих цветов, поодаль — белая каменная ограда и ворота в ограде, а за оградой — крыша фермы или сарая, слегка загороженная темной зеленью дерева, и надо всем этим синее небо — простенький пейзажик, только написанный характерными вертикальными жесткими мазками: похоже, действительно Ван Гог, каким его Андрей помнит по репродукциям… Но тот, в гостиной, Крыловский пейзаж — роскошней, сочнее, ближе душе… И какая маленькая картинка; почему-то думалось, что она должна быть гораздо больше.

А Мамонов уже завел с хозяином бодягу торгов; надо было, делая вид, что изучаешь холст, начинать работать самому.

Мамонов сначала назвал сумму в три тысячи, ссылаясь на то, что совсем не установлено, подлинник ли это, а если даже и подлинник, то ведь его нет ни в одном каталоге, нужно много труда и времени, пока его признают… Хозяин, рассмеявшись при цифре три тысячи, назвал свою: сорок тысяч, — возражая при этом, что если б картина была каталожной, он бы не стал тут с ними возиться, а нашел бы покупателя посолидней, на что Сергей возразил, что в том-то и дело: без него, без Сергея, кто ж Гоше поверит, и даже наоборот, стоит ему сказать, что Гоша продает подделку — значит, так оно и будет, на что Гоша возразил, что, в конце концов, не на одном Сергее свет клином сошелся — можно поискать и других искусствоведов; Сергей тогда возразил, что неизвестно еще, можно ли вообще установить подлинность этой картинки, хотя, разумеется, это — в компетенции искусствоведов, но ведь у них вполне закономерен будет интерес, откуда она у Гоши взялась, а этим сподручнее заниматься уже не искусствоведам, а следователям… И при этом они отчаянно торговались: Мамонов набавлял по пятьсот, хозяин, к удовлетворению гостей, споро сбавлял по две-три тысячи, а Андрей все это время старался держаться около него со своим портфелем.