Эйв Дэвидсон - Людоед-великан в долине

— Но это ничто. Ничто совсем. Так зачем же я явился к вам сейчас? Дабы поведать вам про нечто куда более поразительное. Я должен начать прежде наших времен. Карл Пятый!

Д-р Тербифил мелко задрожал: «Простите?»

— Карл Пятый, Габсбург. В 1555 г. император Карл отказывается, нет, уходит в отставку? Отрекается от престола. Его брат Фердинанд сменяет его в качестве монарха всех владений Габсбургов, а Карл уходит в монастырь.

«Заботами, недугами, годами сокрушен,В покое монастырском забвенья ищет он».

— Ах-х-х, профессор Занцманн, — начал было д-р Тербифил, но замолчал и заморгал.

— Да-да, я отвлекся. Так. Карл и Фердинанд. Выбит медальон, одна сторона — Карл, другая — Фердинанд. И дата: 1555. Вот медальон. — Д-р Занцманн сунул руку во внутренний карман и вытащил маленькую плоскую коробочку, такими пользуются ювелиры. Он открыл ее.

Внутри лежал почерневший диск размером приблизительно с серебряный доллар и кусочек бумаги с двумя оттисками — два мужских профиля, девизы на латыни и дата: 1555. Пребывая в полнейшей растерянности, все сильней и сильней ощущая жалость к самому себе, д-р Тербифил поглядел на румяного седовласого посетителя, выразил слабым жестом свое недоумение.

— Скоро, скоро вы все поймете. Тысяча девятьсот тридцатый. Мой отпуск я все еще в Хеер-мании — я провожу в Мальденхаузене, маленькой сельской деревушке в долине. Тогда все спокойно. Ах, эти хеер-манские толины! Такие зеленые, отдаленные, очаровательные, полные тайн! Я пью вино и пиво, курю трубку и совершаю долгие прогулки по окрестностям. И поскольку я — ученый, а собака вечно возвращается к своей плевотине — я также провожу какое-то время в теревенских архивах… Много интересного… Ребенок по имени Саймон… В 1555 году людоед-великан украл ребенка по имени Саймон.

Д-р Тербифил прижал ко лбу кулак и слабо застонал. «Ребенка… что?» — раздраженно спросил он.

— Пожалуйста. Видите дырочку в этом медальоне? Ребенок по имени Саймон носил его на шнурке вокруг шеи. Они были весьма почтительные люди, эти крестьяне. Имперский медальон, их носят на груди. Фотокопия свидетельских показаний. — Профессор Занцманн открыл коробку, вынул бумаги. Среди них и вправду были фотокопии рукописей, записанных, однако, монахами на латыни готическим шрифтом. Д-р Тербифил почувствовал, что у него заболели глаза. Он закрыл их Профессор Занцманн, ужасный человек, по-прежнему говорил: Там были два свидетеля, старик по имени Сигизмунд и мальчик по имени Лотар. Была зима. Был снег. Ребенок Саймон выбегает со своей собакой в поле. Он кричит. Ему страшно. Из-под снега у него за спиной вылезает людоед. Он такой, какими всегда представляли людоедов-великанов: огромный, волосатый, сгорбленный, одетый в шкуры, с дубиной. Ужасно.

— Лотар бежит за подмогой. Старик не может бежать, поэтому остается. И молится. Людоед-великан хватает ребенка по имени Саймон и бежит вместе с ним через поля к холмам, пока снег не скроет их из виду.

— Люди взволнованы, они напуганы, но не удивлены. Такое случается. Есть волки, есть медведи, есть людоеды-великаны. Этим чревата жизнь на отдаленных фермах.

Д-р Тербифил поежился. По коже у него пробежал мороз. Он растер пальцы, чтобы согреть их. «Фольклор, — ворчливо сказал он. — Бабушкины небылицы».

Д-р Занцманн замахал руками, потом положил их на светокопии. «Это не Братья Гримм, — сказал он. — Это сообщения очевидцев того времени. Я продолжаю. Люди выходят в метель с собаками, с вилами, даже с несколькими мушкетами, и поскольку они жмутся друг к другу в страхе, а снег укрыл все отпечатки ног, неудивительно, что они не находят следов ни ребенка, ни людоеда. Собаку — да, но она совершенно мертва. Раздавлена. Один сокрушительный удар. На следующий день они ищут, и еще на следующий, а потом больше нет. Возможно, весной они найдут какие-нибудь кости для христианского погребения…»

— Ребенка предупреждали: если он уйдет слишком далеко от дома, его утащит людоед. Он ушел слишком далеко от дома, и людоед его утащил. Так. Тысяча пятьсот шестидесятый.

Д-р Тербифил осмелился слегка улыбнуться: «Уже пять лет, как умер ребенок». Теперь, зная, что лежит в коробке, он почувствовал себя лучше. В мозгу его возник четкий образ карточки, которая никогда, уж точно никогда, не будет отпечатана! «Кости ребенка, сожранного людоедом-великаном в 1555 г. Дар проф. Людвига Занцманна, д-ра фил. наук».

Специалист по Гете увлеченно продолжал: «В 1560 году обнаруживается ребенок Саймон, который пытается воровать домашнюю птицу со двора фермы в соседней толине. Он голый, грязный, с длинными волосами и вшами. Он рычит и не может связно говорить. Он дерется. Это очень грустно».

Директор музея согласился с тем, что это очень грустно. (Так что же тогда в коробке?)

— Ребенок Саймон связан, он доставлен к своим родителям, которым приходится запирать его в комнате на ключ, чтобы он не убежал. Постепенно он снова учится говорить. И тогда прибывают его повидать бургомайстер, и нотариус, и священник, и барон, и, как я представляю, половина населения области, и они просят его поведать историю, говоря все время правду.

— Людоед (говорит он) унес его очень отдаленно и высоко, в свою пещеру, а там в его пещере находится его жена людоедиха и маленький людоед, который есть их дитя. Сначала Саймон боится, что они его поглотят, но нет. Его принесли, чтобы он стал товарищем ребенку людоедов, который болен. А дети адаптивны, очень адаптивны. Саймон играет с ребенком людоедов, а людоед приносит овец, оленину и другие еды. Сначала Саймону трудно есть сырое мясо, поэтому людоедиха разжевывает для него мясо, чтобы оно стало мягким…

— Прошу вас! — д-р Тербифил в знак протеста поднял руку, но профессор Занцманн не видел и не слышал его. Он по-прежнему говорил, уставясь сияющим взглядом вдаль.

— Это приходит весна. Семья людоеда резвится в лесу, и Саймон с ними. Затем снова приходит осень и зима, и наконец ребенок людоедов умирает. Это грустно. Родители не могут поверить в это. Они стонут к нему. Они качают его в объятьях. Бесполезно. В конце концов они хоронят его под полом пещеры. Теперь вы спросите, — сообщил он Тербифилу, сидевшему с остекленелым взглядом, — мажут ли они тело красной охрой, или символом жизни, крови и плоти, как говорят наши ученые? Нет. А почему нет? Потому что он уже намазан. Все они. Всегда. Им так нравится. Это не ранняя религия, это ранняя косметика, только.

Он вздохнул. Д-р Тербифил отозвался эхом.

— И так, быстро проходят годы, — профессор Занцманн пошлепал рукой по пустому воздуху, обозначая проходящие годы. — Старый людоед убит медведицей, и тогда людоедиха не хочет есть. Она хнычет и прижимает Саймона к себе, и вскоре она холодеет, и она мертва. Он один. Остальное мы знаем. Саймон подрастает, женится, имеет детей, умирает. Но людоедов больше нет.