Александр Чуманов - Ветер северо-южный, от слабого до уверенного

Он кричал и топал на проштрафившихся подчиненных, а также и на непроштрафившихся. Подчиненные знали его такую особенность и не очень-то боялись шефа, надо полагать, не очень боялись, если немного пообвыкнув, легко переносили эти шумные вспышки гнева своего благодетеля, и, в общем, от этих вспышек никто ни разу всерьез не пострадал. Ну, разве что у одного новенького служащего, а по возрасту, конечно, довольно старенького, от профилактического ора случился с непривычки инфаркт, да несколько слабонервных дамочек впало, естественно, не враз, а по одной, в легкий, типично женский обморок, против которого лучшее и вернейшее средство -самая обыкновенная вода из графина.

Но все это когда было! Он, Владлен Сергеевич, и вообще не помнил таких мелочей в текучке больших и срочнейших дел. Может быть, другой кто помнил?..

- Я горячий, но отходчивый, - неназойливо внушал Владлен Сергеевич всем. Но это и так было хорошо заметно.

А впрочем, взбучки нижестоящим были в те года делом обычным, были наивернейшим средством, чтобы взбодрить довольно-таки, прямо скажем, ленивый служивый люд.

Сам-то Владлен Сергеевич тоже ведь без накачек от вышестоящих не обходился, и были ему эти накачки заместо утренней физзарядки, нет, скорее, заместо массажа, он даже как-то квело чувствовал себя, если несколько дней вынужден был обходиться без достойной нахлобучки.

И не то чтоб он осознанно нарывался на руководящий гнев ради приведения себя в состояние повышенной трудовой активности, но ведь нарывался-то регулярно, а выходит, что подсознательно стремился именно к этому, иначе что ж...

А вообще-то, давно ли мы все заделались этакими цацами, к которым, как говорится, на бритой козе не подъедешь? Давно ли мы, примерив на себя чувство собственного достоинства, остались довольны новообретением и уж теперь не расстаемся с ним нигде и никогда? Давно ли обзавелись личной гордостью и стремлением к независимости? Конечно, недавно. Да и не все обзавелись, хотя этого добра, по идее, должно на всех хватать. Это же не стерлядь какая-то, не осетрина из спецраспределителя.

Но очень многим и вообще на дух не надо ничего такого, оборони Бог, считают очень многие, от этой гордости. Куда с ней? На сберкнижку ее под проценты не положишь, не съешь, не выпьешь, и даже под задницу, чтоб мягче было жить, не пристроишь. И верно, для мягкости жить эта штука не годится никак.

Словом, другое это было время, совсем недавнее, а нам уже страсть как хочется убедить себя и других, будто, наоборот, очень давнее и к нам, ныне живущим, будто бы почти никакого отношения не имеющее. Мы теперь все вчерашнее с вчерашней же легкостью называем пережитком прошлого. Только раньше мы имели в виду одно прошлое, а теперь - другое. Всего-то и делов.

- Ах, - говорим мы, - да что вы такое вспомнили, ф-фу, да ведь это де когда было, ф-ффу, это же пережиток застойного периода, да как же можно, ф-ффу!..

Однако вернемся-ка лучше к нашему максималисту, к нашему бывшему общественному деятелю, а ныне пенсионеру, Владлену Сергеевичу Самосейкину.

Он, как мы помним, прихворнул. И в данном случае его максимализм выразился в безжалостном диагнозе, поставленном самому себе. Так уж устроен был Владлен Сергеевич, что едва у него начинало покалывать в груди, а пускай даже и с правой стороны, а пускай даже и в животе, в общем, едва у него начинало где-нибудь покалывать, так он сразу определял инфаркт миокарда или злокачественную опухоль. В зависимости от настроения. Реже туберкулез и инсульт.

А потому, когда Самосейкин объявил своей преданной Самосейкиной о постигшей его неизлечимой болезни, жена, как это можно было ожидать от преданной жены, не грянула плашмя оземь, не забилась, не заголосила, не запричитала что-нибудь типа: "Сокол ты мой сизокрылый, голубь ты мой ясный, деятель ты мой опальный! Ох, на кого же ты меня и весь кивакинский народ неразумный покидаешь! Ой, да не хочу я оставаться без тебя одна в этом постылом Кивакине, ой, да возьми меня с собой в сыру земельку, белый лебедь мой бескомпромиссный!!!"

Словом, жена Катя отнеслась к известию о болезни супруга слишком хладнокровно, хотя, конечно, не нам, посторонним, об этом судить, мы ведь не знаем, сколько раз уже Владлен Сергеевич объявлял о близкой неминучей смерти своей с тех пор, как Великая Перестройка отказалась от его забот и хлопот.

А объявлял Самосейкин о надвигающейся кончине уже много раз. Максималист - что поделаешь. Возраст у него был уже такой, что трудно, как ни крути, ожидать от организма полной безупречности в работе, это же не какой-нибудь космический аппарат. То и дело в этом организме что-то происходило, то со скрежетом поворачивались глубинные ржавые шестеренки, то цеплялся где-то в недрах шарик за ролик, да мало ли. И все это сопровождалось покалыванием, звоном, шипеньем и шорохом. Впрочем, часть этих звуков, а то и большинство лишь мнились Владлену Сергеевичу.

А он в приложении к себе не признавал никаких малых хвороб, ну, там, гастрита, тахикардии, бронхита, старческого слабоумия, он неизменно ставил себе самые громкие диагнозы.

Верил ли он сам этим почти ежедневным смертным приговорам самому себе? С одной стороны - конечно, ведь он же каждый раз впадал при этом в тихую панику. А с другой стороны - конечно, не верил. Каждый человек устроен так, что до самого конца цепляется за соломинку.

А тут что ж, от любого ведь из этих диагнозов можно запросто помереть досрочно, не дожидаясь, пока болезнь сама с тобой расправится.

Впрочем, это уже не про Владлена Сергеевича, это про другой сорт людей. Он же и ему подобные просто никак не могли быть такими слабонервными, чтобы помирать от каких бы то ни было слов. Он и ему подобные просто обязаны были быть закаленными всякими жизненными невзгодами. Уж такой это особый сорт людей - настоящие прирожденные общественные деятели. А Владлен Сергеевич Самосейкин только таковым и был.

Скажете, не слишком ли много противоречий в этой, своего рода, характеристике? А не больше, чем в самом человеке. Человек, это мое твердое убеждение, более противоречив, чем ему хочется про себя думать. Человек-деятель - и тем более.

А еще, как мне представляется, он придумывал себе самые страшные болезни, чтобы попугать. Для начала свою преданную Катю, а через нее - и весь мир. Попугать, известное дело, чем - надвигающейся невосполнимой и безвременной утратой.

Он и понимал, что мир не напугается, что мир и не такие утраты принимал с полнейшим равнодушием, хотя кто-то за него всегда торопился утверждать, будто бы человечество еще сильней сплотилось благодаря обрушившемуся горю. Что делать, всегда же есть желающие высказаться от имени целого многообразного мира. Зуд, что ли, бывает такой у некоторых, Бог его знает...