Роберт Силверберг - Как все было, когда не стало прошлого

Никто не может сказать, что за отрава может оказаться сегодня в системе городского водоснабжения, сказал он себе. Я чокнутый? Пускай думают так. Однако пить лишь ту воду, в которой уверен, будет только здравомыслящий человек.

***

Нат Халдерсен, скорчившийся, словно младенец в утробе матери, закрыл глаза и попытался облегчить душевную боль. Новый день. Приятный солнечный денек. Счастливые люди гуляют в парке. Отцы с детьми. Он больно закусил губу, заглушая боль разбереженной раны. Он был большим мастером по части самобичевания.

Сенсоры его постели в психотравматическом отделении Мемориальной больницы Флетчера постоянно наблюдали за ним, посылая диктору Брайсу непрерывный поток сведений. Пат Халдерсен знал, что он был человеком без тайн. Гормональный уровень, степень ферментации, дыхание, кровообращение, даже вкус слюны во рту - все немедленно становилось известно больничному персоналу. Когда сенсоры обнаруживали, что уровень его депрессии опустился ниже некоего предела, из тайников матраца высовывались ультразвуковые сопла. Чувствительные рыльца наводились на нужные вены и накачивали его соком силы, чтобы взбодрить. Современная медицина была поистине чудодейственна. Вот только вернуть Халдерсену его семью она не могла.

Дверь открылась. Вошел доктор Брайс. Главный врач смотрелся на все сто: высокий, важный, все еще привлекательный, с седыми висками, ну просто воплощение силы и средоточие тайн. Как всегда, он сделал большую паузу, прежде чем посмотреть на череду экранов дисплеев, показывающих все подробности состояния Халдерсена.

- Нат, - спросил он, - ну, как ты?

- Никак, - буркнул Халдерсен.

- Не расположен поболтать?

- Не особенно. Дай лучше воды.

- Ну, конечно, - Брайс налил стакан воды и подал его Халдерсену. - Ослепительный денек сегодня. В парке погулять не хочешь?

- Я выйду из этой палаты через два с половиной года, доктор. Я уже говорил вам об этом.

- Время часто ломает слово. Физически ты в порядке.

- Я пока этого не чувствую, - ответил Халдерсен. Он протянул пустой стакан. - Еще.

- Чего-нибудь покрепче?

- Водичка хороша, - Халдерсен закрыл глаза. В голове его закружились навязчивые картины: ракетоплан, разваливающийся над, полюсом, пассажиры, сыплющиеся, словно зерна из коробочки мака, Эмили, падающая вниз, вниз с высоты восьми тысяч футов. Ее золотистые волосы подняты вверх холодным ветром, короткая юбка полощется у бедер, длинные стройные ноги судорожно ищут, обо что бы опереться. А рядом падают дети, ангелочки, низринутые с небес. Вниз, вниз, вниз, на белое нежное руно полярных снегов.

- Они покоятся в мире, - говорил Халдерсен. - А я опоздал, и я остался. И заговорил Иов и сказал: "Да сгинет день, когда я был рожден, и ночь, когда было сказано: Вот зачато дитя человеческое" [Ветхий Завет. Книга Иова, гл. 3, ст. 2-3.].

- Это было одиннадцать лет назад, - сказал доктор Брайс. - Почему ты не прогонишь эти навязчивые мысли?

- Глупый разговор. Почему _эти мысли_ не покидают меня?

- Потому что ты этого не хочешь. Ты вжился в свою роль.

- Сегодня что-то трудно говорить, а? Дай мне еще воды.

- Встань и налей сам, - сказал доктор Брайс.

Халдерсон горько усмехнулся. Он встал с постели, чуточку неуверенно пересек комнату и налил себе воды. Он прошел все виды терапии - симпатическую, антагонистическую, наркотическую, шоковую, ортодоксальную, фрейдистскую, трудовую. И все без толку. В его мозгу снова и снова проступала картина раскрывающегося горохового стручка и падающих вниз на фоне голубовато-стального неба фигур. "Бог дал, бог взял, да святится имя его. Душа моя устала от жизни моей" [Ветхий Завет. Книга Иова, гл. 1, ст. 211 гл. 10, ст. 1.]. Он поднес стакан к губам. Одиннадцать лет. Я опоздал на ракетоплан. Я согрешил с Мари, и Эмили умерла, и Джон, и Босс. Интересно, на что похоже падение с такой высоты? На свободный полет? Может, в нем даже есть какое-то удовольствие? Халдерсен осушил стакан.

- Жарковато сегодня, а?

- Да, - согласился Халдерсен.

- Ты точно не хочешь немного прогуляться?

- Ты же знаешь, что нет, - Халдерсен поежился. И вдруг, резко повернувшись, схватил врача за руку. - Когда же это кончится?

- Пока не захочешь забыть.

- Как я могу заставить себя забыть что-то? Тим, Тим, разве нет какого-нибудь снадобья, чего-нибудь, чтобы стереть память.

- Ничего эффективного.

- Врешь, - пробормотал Халдерсен. - Я читал про амнезификаторы. Ферменты, пожирающие РНК памяти. Эксперименты с диизопропилом фторфосфата. С пуромицином С...

- Мы не можем пока контролировать их воздействие, - перебил его доктор Брайс. - Мы не можем так вот запросто отыскать кусок травмированной памяти и стереть ее, оставив нетронутой всю остальную. Нам пришлось бы действовать наугад, в надежде наткнуться на нужную область, и кто знает, что бы мы стерли попутно. Ты бы проснулся, излеченный от своей травмы, но, возможно, не помня ничего, что происходило с тобой, скажем, от четырнадцати до сорока лет. Может, лет через пятьдесят мы будем знать состав и дозу для каждого...

- Я не могу ждать пятьдесят лет.

- Мне очень жаль, Нат.

- Дай мне это лекарство. Может, мне повезет.

- Поговорим об этом в другой раз, ладно? Эти лекарства экспериментальные. Пройдет еще много месяцев, прежде чем я осмелюсь испытать их на человеке. Ты должен всеми силами...

Халдерсен отключился. Он теперь видел лишь внутренним зрением, в миллионный раз возрождая свои горестные воспоминания, привычно возвращаясь к добровольно взятой на себя роли Иова. "Брат я змиям и совам друг. Кожа моя черна на мне, и кости мои истлели от жара. И все во мне уничтожено им, и нет меня; и надежду мою вырвал он, словно древо" [Там же, гл. 7.].

Психиатр продолжал говорить. Халдерсен не слушал его. Он выпил еще воды, стараясь справиться с дрожащими руками.

***

В ту среду Пьер Жерар, его жена, два сына и дочь только к полуночи смогли урвать время, чтобы перекусить. Каждый из них одновременно был и владельцем, и шеф-поваром, и официантом, и уборщиком маленького уютного ресторанчика "Зеленый Горошек" на Сэнсом Стрит. Дела в тот вечер шли необычайно, на редкость чудесно. Как правило, они выкраивали время для еды около половины шестого, перед тем, как начинался вечерний наплыв посетителей, но сегодня люди начали заполнять ресторанчик раньше - видимо, хорошая погода ускорила их обмен веществ - и до самого часа коктейлей ни у кого не было свободной минутки. Жерары привыкли поворачиваться быстро, поскольку владели, наверное, самым популярным в городе семейным бистро, у которого было много страстных приверженцев. Однако, подобная ночь - это уже слишком!

Они скромненько пообедали тем, что осталось: ребрышки цыпленка, немного отдающего жженой пробкой Шато Бейчеваль 97-го года, опавшее суфле и так далее. Их страшно мучила жажда. Одной из их причуд была эвианская вода, импортируемая из Франции. Нога Пьера Жерара вот уже тридцать лет не ступала на землю родного Лиона, но он сохранял многие привычки, свойственные его соотечественникам, в том числе, и тягу к минеральной воде. Французы не пьют много, но употребляемая ими вода должна выливаться только из бутылки и никогда из крана. Иначе есть риск испортить печень. Человек должен заботиться о своей печени.