Филип Фармер - Дочь

Но перед тем, как навсегда покинуть ее панцирь, она предупредила: "Берегитесь олквея".

Мои сестры пропустили это мимо ушей, но на меня ее слова произвели впечатления. Отец нам рассказывал об этом звере и его ужасных повадках. Он так часто и подробно говорил о нем, что мы даже перестали называть зверя на свой привычный марен, а стали называть его, как Отец. Это произошло после того, как Отец упрекнул Мать, что та слишком часто пугает нас тем зверем, когда мы плохо себя ведем.

--Не кричи "Волк, волк!"

И он поведал мне, откуда произошла эта загадочная фраза, которая, как выяснилось, означала "не поднимай ложную тревогу". Рассказал он, конечно, не азбуке орземей, потому что стоило Матери только подумать, что он принялся плести какие-нибудь свои небылицы, она отшлепала бы его щупальцами. Одна лишь мысль о небылицах так взбудораживала ее внутренний мирок, что она потом долго не могла собраться с мыслями.

Сама я имела не очень четкое представление, что такое небылица, но мне нравились его истории. И я, как другие девственницы и сама Мать, стала называть зверя-убийцу "олквеем".

Во всяком случае, когда я просигналила "До передачи, Мать", я почувствовала, как меня обвили странно жесткие подвижно-щупальцы Отца и что-то мокрое и теплое стало капать с него на меня. Я услышала его сигналы: "Удачи тебе, Головастик. Пошли мне как-нибудь весточку по общему каналу связи. И никогда не забывай о том, что я тебе говорил -- как справиться с олквеем".

Я просигналила ему в ответ, что не забуду. Я ушла, и меня переполняло непередаваемое никакими сигналами чувство. Я испытала тогда самый волнующий момент в моей жизни, что было одновременно и хорошо, и плохо,-- если только можешь вообразить себе подобное, милочка.

Но последующие события, в которые я бросилась очертя голову, заставили меня скоро забыть то чувство. Я скатилась с холма, потом медленно взобралась на своей единственной ноге на соседний холм, потом скатилась с него по противоположной стороне -- и так далее. Примерно через десять напряженнейших волновых периодов все мои сестры, кроме двух, оставили меня. Она нашли свои вершины, на которых можно было построить себе панцири. Но две моих верных сестры прислушались и к моим высказываниям о том, что мы не должны довольствоваться вершинами, которые хоть сколько-нибудь ниже высочайших.

--Стоит вам вырастить панцирь, и вы останетесь там, где вы есть.

Поэтому они согласились идти со мной.

Но дорога, которой я вела их, оказалась длинной-предлинной, и они стали жаловаться, что устали и плохо себя чувствуют, и что они начинают бояться, как бы не натолкнуться на какого-нибудь хищного подвижного. Они даже хотели поселиться в пустых панцирях, оставшихся от Матерей, которые либо погибли в пасти олквея, либо умерли от рака зачаточника, в котором вместо беременности возникла опухоль.

--Пойдем дальше,-- убеждала я.-- Вам никогда не видать престижа, если вы поселитесь в пустышках. Вы что, хотите занять место на самом дне всякого импульс-общества только потому, что слишком ленивы, чтобы построить свои собственные оболочки?

--Но мы переработаем в себе эти пустышки, а потом, немного погодя, вырастим и свои панцири.

--Да? Сколько Матерей утверждали так же? А сколько выполнили это на деле? Вперед, Слизняшки.

И мы продолжали свой путь в более гористую местность. Сканируя горные образования, я заметила наконец то, что искала. Это была гора с плоской вершиной, окруженная многочисленными холмами. Я поползла по ней. Очутившись на вершине, я прощупала своим локатором окружавшее меня пространство. Нигде, куда смог проникнуть мой локаторный луч, не было вершины, возносившейся выше, нежели та, на которой находилась я. И я уже тогда предположила, что когда стану взрослой и энергии во мне будет намного больше, я смогу охватить огромную территорию. А тем временем здесь рано или поздно поселятся другие девственницы, которые займут холмы пониже.

Как выразился бы Отец, я была на высочайшей вершине мира -- на верху блаженства.

Моя небольшая гора оказалась богатой. Поисковые усики, которые я отрастила и углубила в почву, нашли множество разнообразных минералов. Из них можно было построить громадный панцирь. Чем больше панцирь, тем крупнее Мать. Чем крупнее Мать, тем мощнее ее сигналы.

Более того, я обнаружила много крупных летающих подвижных. Орлов, как Отец называл их. Они стали бы мне хорошими партнерами для зачатия. Ведь у них острые клювы и потрясающие когти.

Внизу, в долине, протекал ручей. Я пустила в почву пустотелый усик-корешок, и он забирался все глубже и глубже в землю вдоль горного склона, пока не достиг воды. И тогда я принялась перекачивать ее вверх, чтобы наполнить свои желудки.

Почва в долине оказалась прекрасной. Я занималась тем, чего никто из нашего рода еще никогда не делал и чему научил меня Отец. Далеко тянувшиеся усики подбирали и сажали семена, оброненные деревьями, цветами и птицами. Я раскинула вокруг яблони целую подземную сеть усиков. но в мои замыслы не входило подбирать усиком-веткой упавший с дерева плод, пока он не попадет в мою диафрагму. Усики я предназначала совсем для другой цели.

Тем временем мои сестры взобрались на вершины двух холмов, которые были намного ниже, чем моя гора. Когда я узнала, чем они занимаются, то испытала нервное потрясение. Обе уже построили панцири! Один был стеклянным, другой -- из целлюлозы!

--Что же вы наделали, а? Да разве вы не боитесь олквея?

--Заглохни, вечная брюзга! Ничего страшного с нами не случилось. Просто мы уже готовы к зиме и к спариванию, вот и все. Так что мы станем Матерями, а ты все еще будешь отращивать свой дурацкий большущий панцирь. И что тогда станет с твоим престижем? Никто с тобой даже сигналом не обменяется, потому что мы все еще будешь девственницей, да к тому же с недоделанным панцирем!

--Пустозвонная Голова! Дубовая голова!

--Вот как! Вот как! Головастик-Семипядик!

Они были правы -- по-своему. Я все еще была мягкой, беззащитной, постоянно растущей массой трепещущей плоти, легкой добычей для любого плотоядного подвижного, кто натолкнется на меня. Я была дурой, поставившей на карту собственную жизнь. Но несмотря на все это, я без отдыха продолжала углублять в почву свои усики, определяла рудные залежи и всасывала в себя частицы железа в виде суспензии и строила внутренний панцирь -- полагаю, побольше Бабушкиного. Потом я укладывала поверх него толстую оболочку из меди, чтобы не ржавело железо. Эту медную оболочку я покрывала костяным слоем, который я делала из кальция, извлеченного мной из известняка.И меня вовсе не заботило, как моих сестер, поскорее пустить в переработку стержень девственницы и вырастить вместо него взрослый. С этим можно было и обождать.