Станислав Лем - Путешествие первое, или ловушка Гарганциана (Семь Путешествий Трурля и Клапауция)

- Располагайтесь, сударь, на постой, - сказал наконец король, - а я соберу Генеральный штаб...

- Заклинаю Ваше Величество не делать этого! - воскликнул хитроумный конструктор словно бы в великом смятении. - Именно так поступил император Турбулеон, а его штабисты, испугавшись за свои должности, похоронили проект, после чего реформированное войско короля Эмалия, соседа Турбулеона, вторглось в его державу и обратило ее в руины, будучи осьмикратно слабейшим!

С этими словами он направился в отведенные ему покои и посмотрел на шарик, который был уже свекольного цвета; и понял, что Трурль не теряет времени у короля Свирепуса. Вскоре сам король доверил ему переделку одного пехотного взвода; крошечный этот отряд слился духом воедино, крикнул: "Бей, коли!" - и, навалившись с холма на три вооруженных до зубов эскадрона королевских кирасир под началом шести профессоров Академии Генерального штаба, разнес их в пух и прах. Сильно приуныли коронные и полевые маршалы, генералы и адмиралы, коих король отправил немедля на пенсию, и, безусловно уверовав в коварное нововведение, велел король Клапауцию переделать всю армию.

Днем и ночью трудились военно-втыкательные заводы, поставляя вагоны розеток и штепселей, которые привинчивали, куда следует, по всем казармам. Клапауций объезжал с инспекциями гарнизоны и получил от монарха тьму орденов; а Трурлю, который столь же усердно трудился в державе Свирепуса, пришлось, по причине прославленной бережливости оного государя, удовольствоваться пожизненным титулом Великого Державопродавца. Так обе державы готовились к военным действиям. В мобилизационной горячке приводили в порядок оружие, как обычное, так и ядерное, с утра до ночи драили аркебузы и атомы, дабы те сверкали согласно уставу; а оба конструктора, которым, собственно, уже нечего было делать, тайком собирали пожитки, чтобы, когда настанет пора, встретиться в условленном месте, у спрятанного в лесу корабля.

Тем временем дива дивные творились в казармах, в особенности пехотных. Ротам уже не надобно было заниматься муштровкой или строиться на поверку, чтобы узнать свою численность: ведь не спутает правую ногу с левой тот, у кого они обе на месте, и каждый без всякого пересчитыванья знает, что его ровно один. Любо-дорого было смотреть, как печатают шаг соединенные части, как выполняют они "Налево кругом!" и "Смирно!"; но после учений всякая рота завязывала разговоры с соседними, и через распахнутые окна бараков казарменных перекрикивались они меж собой о понятии когерентной истины, о суждениях аналитических и синтетических априори и даже о бытии как таковом, ибо уже и до этого дошел коллективный разум. Начали у них зарождаться и философские школы, пока наконец один саперный батальон не впал в абсолютный солипсизм, заявив, что, кроме него, ничто реально не существует. Поскольку отсюда следовало, что нет ни государя, ни неприятеля, батальон пришлось без лишнего шума разъединить и разбросать по частям, стоящим на позициях гносеологического реализма. По слухам, в то же самое время в державе Свирепуса шестая десантная дивизия, вместо того чтобы упражняться в десантировании, перешла к мистическим упражнениям и, погрузившись в океан созерцания, чуть не утонула в ручье. Неизвестно толком, так ли оно было в действительности, довольно того, что как раз тогда война была наконец объявлена и полки, громыхая железом, с обеих сторон начали продвигаться к границе.

Закон Гарганциана действовал с неумолимой последовательностью. Когда отряд соединялся с отрядом, соответственно росла эстетическая восприимчивость, достигая максимума на уровне усиленной дивизии; поэтому колонны такого размера нередко забредали на бездорожье в погоне за какойнибудь бабочкой; а когда моторизованный корпус имени Премноголиссимуса подошел к вражеской крепости, которую надлежало взять штурмом, план наступления, набросанный за ночь, оказался превосходным портретом оной фортеции, да к тому же в абстрактной манере, вовсе чуждой армейским традициям. На уровне артиллерийских корпусов замечалась склонность к философским проблемам самого большого калибра; в то же время, по свойственной гениальным натурам рассеянности, эти крупные армейские индивидуумы оставляли где попало оружие и тяжелое снаряжение либо начисто забывали, что идут на войну. Что же до целых армий, то они страдали множеством комплексов, как это обычно бывает с духовно богатыми личностями, и каждой из них пришлось придать отдельную моторизованную психоаналитическую бригаду, которая прямо на марше проводила терапевтические сеансы.

Между тем обе армии при непрестанном громе литавр мало-помалу занимали боевые позиции. Когда к шести штурмовым пехотным полкам и бригаде тяжелых гаубиц подключили карательный взвод, они сложили "Сонет о тайне бытия", и это во время ночного перехода на позиции. По обе стороны наблюдалось замешательство; восьмидесятый марлабардский корпус настаивал на необходимости точнее определить понятие "неприятель", которое пока что представляется полным логических противоречий, а то и вовсе не имеющим смысла.

Воздушно-десантные части пытались алгоритмизировать окрестные деревушки, отряд налезал на отряд; и принялись оба монарха слать для наведенья порядка в войсках флигель-адъютантов и чрезвычайных курьеров. Но те, едва успев подскакать к нужному корпусу, чтобы выяснить, откуда такая неразбериха, тут же отдавали душу душе корпусной, и остались государи без адъютантов. Сверхличное сознание оказывалось страшной ловушкой: войти легко, а выбраться невозможно. Прямо на глазах у Свирепуса его кузен, великий князь Дербульон, дабы дух боевой укрепить, поскакал на передовую, но едва лишь к войскам подключился, как духом с оными слился, и уже его не было вовсе.

Видя, что дело плохо, хотя почему - неизвестно, кивнул Мегерик двенадцати лейб-горнистам. Кивнул и Свирепус, стоя на командном холме; приложили горнисты медь к устам, и затрубили трубы с обеих сторон, давая сигнал к бою. Услышав этот протяжный звук, каждая армия соединилась целиком, до конца. Ветер понес на поле будущей битвы грозное клацанье штепселей, в разъемы втыкаемых, и вместо тысяч бомбардиров и канониров, наводчиков и зарядчиков, гвардейцев и батарейцев, саперов, жандармов, десантников возникли два гигантских сознанья, которые миллионами глаз глянули друг на друга через большую равнину, раскинувшуюся под белыми облаками, и на мгновенье воцарилась полная тишина. По обе стороны наступила знаменитая кульминация сознания, с математической точностью предсказанная великим Гарганцианом. А дело в том, что выше определенной границы всякое локальное военное состояние преобразуется в штатское, ведь Космос как таковой абсолютно цивилен, а сознанья обеих армий достигли уже размеров космических! И хотя снаружи сверкала сталь, бронепанцири, смертоносные ядра и клинки, - внутри разливался двойной океан снисходительного благодушия, всеобъемлющей доброжелательности и совершенного разума. Выстроившись на холмах, поблескивая сталью на солнце, при звуках еще неумолкнувшей барабанной дроби, обе армии улыбнулись друг другу. Трурль и Клапауций уже поднимались на борт своего корабля, когда свершилось то, что было ими задумано: на глазах у монархов, почерневших от ярости и стыда, обе армии смущенно кашлянули, взялись под руки и отправились на прогулку, срывая по дороге цветочки, под медленными облаками, на поле несбывшейся битвы.