Алексей Корепанов - Множатся тени

«Особенный день», – сказала она. И не дожила до этого дня. Скоропостижно умерла накануне.

Он был почти уверен в правильности своего предположения, к которому, оказывается, пришел давным-давно, только боялся признаться себе в этом. Ныло, ныло сердце...

Когда отзвучала печальная музыка, он вместе с другими сел в автобус и поехал на кладбище. Стоял у могилы, смотрел на гроб. Все уехали назад, а он остался там, у земляного холмика, окруженного венками и покрытого увядшими уже цветами. Сидел неподалеку, в редкой тени тополя, и смотрел в пустоту невидящими глазами. Потом бесцельно бродил между оградами, обелисками, плитами, памятниками и крестами, словно решил навсегда остаться среди этой тишины.

Под вечер он вытащил из-под куста давно примеченную лопату и направился к свежему холмику.

Действовал быстро, с яростью, стиснув зубы, не глядя по сторонам, не обращая внимания на испачканные землей брюки и промокшую от пота рубашку. Тяжело дышал, отплевывался от пыли, но продолжал размеренно и целеустремленно разрывать могилу. Думать он ни о чем себе не позволял, он превратился в обыкновенный копающий механизм наподобие экскаватора. И лишь когда лезвие лопаты со стуком наткнулось на деревянную преграду, вздрогнул и обессиленно привалился к стенке могилы.

Но только на несколько секунд. Вновь с ожесточением принялся за работу и, не колеблясь ни мгновения, попытался поддеть лопатой крышку гроба. С третьей или четвертой попытки это ему удалось. Крышка приподнялась, держась на гвоздях, он схватил ее и, напрягшись, отвалил в сторону.

Ноги его обмякли и он сел на не успевшую еще спрессоваться землю, хотя увидел именно то, что и ожидал увидеть.

Гроб был пуст. Тело умершей исчезло.

Небо уже начало темнеть, и маячили в нем первые нетерпеливые звезды, не испугавшиеся догорающего заката, когда он расставил помятые венки вокруг вновь насыпанного им холма. Отнес на место лопату, долго умывался и чистился у колонки рядом с кладбищенской конторой, хмуро глядя на захлебывающегося лаем пса, рвущегося с цепи. Подставил голову под холодную струю, выпрямился и медленно пошел к воротам, машинально вытирая лицо мокрым рукавом.

Однажды в детстве, в пионерском лагере, он получил на утренней линейке солнечный удар. Все тогда поплыло перед глазами, он погрузился в темноту, а очнувшись в тени, в беседке, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Сейчас он испытывал похожее состояние, и хотя ноги двигались, но движение это происходило без его участия, как бы само по себе. Он не знал, куда обратиться со своим страшным открытием: в исполком? в милицию? в газету? в Божий храм?.. Все мышцы болели, а голова была словно переполнена той самой еще не успевшей спрессоваться рыхлой землей. Этот тяжелый запах земли пропитал его, въелся в кожу, в волосы, мешал дышать...

Он едва добрался до своего дома, долго стоял под душем, отмывался, и все никак не мог отмыться от этого запаха, а потом обессиленно лежал на диване, глядя в потолок, нависающий над ним подобно крышке гроба.

Долго, долго, бесконечно долго длилось тяжелое оцепенение – и он все-таки нашел в себе силы очнуться, потому что почувствовал вдруг, как сквозь запертую входную дверь пытается проникнуть в квартиру и дотянуться до дивана нечто – СТРАШНОЕ. Чье-то присутствие до ужаса осязаемо ощущалось в тишине, что-то грозное, невыразимое чувствами шарило огромными лапами, стараясь пролезть в комнату. Обливаясь потом, задыхаясь, покачиваясь от ударов взбесившегося сердца, он поднялся, включил люстру и настольную лампу, закрыл двери в прихожую и на балкон. И просидел до рассвета за столом, скорчившись от ужаса, каждой клеткой тела ощущая бездонную тишину на лестничной площадке, где затаилось то невыносимое, что пришло за ним, раскрывшим тайну.

И только на рассвете ему стало легче, но он знал, что второй такой ночи не переживет.

Утром, шагая на работу привычной дорогой, я встретил Мишу Гонтаря, корреспондента «Вечерней газеты». Миша выбирался из недр нашего микрорайона, и вид у него был помятый и всклокоченный. Увидев меня, Миша поднял руку и утомленно произнес:

– Салют коллеге.

– Что, длительное ночное интервью? – поинтересовался я с улыбкой, ответив на приветствие. Я знал, что Миша живет на противоположном конце города.

– Если бы! – Миша достал сигареты. – С вечера мотался с оперативниками, материал собирал.

– Ну и много насобирал?

Миша покосился на меня и неопределенно пожал плечами.

– Это я из чистого любопытства, не переживай, – успокоил я его. – Мы ведь все больше по парапсихологии да по аномальщине, мы ведь криминальную хронику не печатаем.

Миша поскреб небритый подбородок и вновь пожал плечами:

– Я и не переживаю. Мы же все равно раньше выпускаемся, Так, ничего особенного... Семейная поножовщина без трупов, «жигуль» разули прямо под окном, да ларек сожгли на набережной. Ну и еще три-четыре вызова по мелочам. Только вот последний... – Миша ткнул пальцем через плечо. – Оттуда и бреду. Опера уже укатили, а я все соседей допрашивал. Представляешь, ночь, тишина. Вдруг крик – это соседи так говорят. Не крик даже – вопль. И – с шестого этажа... На асфальт. Ребята там все излазили, и я вместе с ними. Дверь изнутри заперта, замок на предохранителе, в квартире никого и следов никаких нет. Посторонних... И в психушке на учете не состоял, уже проверили. Видиков, что ли, насмотрелся и выпал? Но кричал, соседи говорят, душераздирающе. – Миша передернулся и отбросил окурок. – Впрочем, сейчас в любой момент сдвинуться можно, и без всяких видиков. Ладно, поползу обрабатывать. Кстати, может быть, как раз и по твоей части. Может быть, какая-нибудь аномалия этого Колесникова и ухайдокала. Рамкой бы надо по квартире пройтись.

– Как ты сказал? – медленно спросил я. – Колесников? Это здесь, на Восточной?

– Ага, – вяло отозвался Миша и зевнул. – Все, пошел хлебать кофеек.

Он двинулся дальше, а я остался стоять.

Колесников. Улица Восточная. Да, несомненно, это был вчерашний посетитель.

Я начал описывать всю эту историю в тот же день, за рабочим столом в редакции, а закончил вечером, уже дома. Я изложил все так, как рассказывал мне Колесников, только вчера говоривший со мной... Разве что постарался облечь повествование в художественную форму. Но сути рассказа Колесникова не исказил. Я не касался только его предположений, которые он высказывал накануне, сидя рядом с моим столом и глядя на меня какими-то неживыми глазами. Он сказал тогда, что не переживет ночи, а я с досадой подумал, что наконец-то повезло: начались визиты тихих помешанных. Впрочем, может быть, он и был помешанным? Как проверить? Еще раз раскапывать могилу?