Автор Неизвестен - Без названия

— На худой конец, соседу, — вмешался я, — имеется в виду — мне… Мне, на худой конец!.. Так-так… И что же было дальше? — я покачал недовольно головою, подчеркивая иронию и шутку.

— Ну перестань перебивать! — не замечая, а может, не принимая моей шутки, оправдывалась Вика. — На худой конец — слова не мои, а того типа!..

— Так, значит, не твои?.. — допрашивал я.

— Нет! — Вика сделала вид, что обижается всерьез, а может и действительно обиделась.

— Точно не твои? — не успокаивался я, входя в азарт.

— Нет, нет, нет! Дурак! — не выдержала Вика.

— Кто дурак?! — торжествующе стиснув Викины щеки в своих ладонях, промычал я.

— Ты! — вырываясь, выкрикнула Вика.

— Кто-о? — наигранно устрашающе протянул я.

— Ты, ты, ты, ты, ты…

Но больше уже никаких слов у Вики не вырвалось. Все вокруг покачнулось и словно остановилось… Я надолго поцеловал Вику в губы…

Вынырнув из-под моей головы, Вика снова села рядом со мной. Поглаживая мои волосы, заглядывая как-то нетерпеливо в мои глаза, она заговорила ласково, полушепотом:

— Когда я услышала, что книгу можно подарить соседу, — я разжалобилась и купила ее, — уплатила штраф за этого идиота! Вчера было слишком поздно заходить в гости, вот я сегодня с утра пораньше и принесла книгу — тебе…

— Спасибо, — щекотно я прошептал в самое ухо Вике. Она хихикнула и, словно маятник, откачнувшись в сторону, снова прильнула ко мне. Я обнял ее плечи. С минуту мы сидели молча.

— Сережа, почему ты до сих пор не женишься?

— Человек должен сделать что-то сам, — сказал я, — понимаешь, сам, как человеческая единица, а потом уже продолжить свой род. Мое убеждение: человек не может получить морального права продлевать свой род, если он не самореализован, не самовыразил себя, себя… Понимаешь?..

— По-твоему, я поспешила и не имею морального права иметь Оксанку? удивилась Вика.

— Женщина другое дело, — пошутил я.

— А что, женщина — не человек по-твоему?!

— Я еще не разобрался в этом.

— Ну, у тебя и философия! Ну, ты и даешь! — расхохоталась Вика. Скорее разбирайся, а то…

— А то что? — игриво прислушался я.

— А то, — Вика плотно прижалась ко мне так, что хрустнули у нее косточки. — А то. Я не знаю, что я с тобой сейчас сделаю!..

— Ну вот, и нечеловеческие объятия! — съязвил я.

— Женские объятия, женские, — подсказала Вика, заглядывая мне в глаза.

— Да, уж это точно, — нечеловеческие, — утвердительно кивнул я…

Неожиданно Вика словно опомнилась от забытья, словно пришла в себя:

— Мне уже пора идти домой, — сказала она решительно.

— По-сиди еще, пожалуйста, — попросил я.

— Оксанка может скоро проснуться — кормить ее надо будет. А тебе уже скоро на работу!

— Вот еще! — возразил я. — Я еще с полчаса могу быть дома.

— Ну хорошо… Ты будь, а я пошла.

Я с неохотой проводил Вику. У входной двери она остановилась.

— Я завтра утром загляну, можно?

— О чем речь! — повеселевши, ответил я. — Приходи обязательно. Я буду ждать — не человека!

— Женщину, — тихо добавила Вика, как-то задумчиво и нежно.

Я немного сконфузился и добавил:

— И женщину тоже, — и я прикоснулся губами к Викиной щеке. Вика ушла.

Я подошел к зеркалу в прихожей и пристально посмотрел себе в лицо:

— Тридцать, — рассуждал я про себя, — седые волосы частенько вырываю, и до сих пор в чем-то не уверен. А Вике — двадцать, но она уже успела пожить замужем и разойтись… Решительная она все-таки… В шестнадцать родить Оксанку!

Наскоро позавтракав, я ушел к себе в комнату и прилег на диван поваляться минут пятнадцать и тут вспомнил, что именно сегодня хотел начать заниматься Хатка-йогой и проснулся для этого пораньше, а вот не получилось.

Я оглянулся на журнальный столик и прочел на корешке подаренной мне книги таинственную надпись: «Возрожден ли мистицизм?»

КЛАДБИЩЕ

Лежа на диване, я закрыл глаза и совершенно неожиданно для себя стал вспоминать события трехдневной давности…

Могила была еще совсем свежая. Из-за громадных венков выглядывала табличка с фотографией нового покойника. Надпись на табличке гласила: «Незнамышев Валерий Геннадьевич 1970–1988 гг.» Бумажные цветы перешептывались на догоравшем ветерке вечера. Они шелестели, словно высушенные под солнцем. Я неторопливо проходил мимо, осторожно шагая по узкой ветвистой тропе между могил, и невольно посматривал на фотографию Незнамышева. Казалось, с какой-то безысходностью «осматривается» покойник вокруг… Повсюду теснились накренившиеся в разные стороны кресты, словно некогда расшатанные сумасшедшими ветрами. Послышался громкий шорох в глубине кладбища. Точно огрызнувшись на кого-то, протяжно и злобно вскрикнула ворона. Она встрепенулась в небо и, бесшумно пролетев почти над моей головой словно черная тряпка, упала за высокий и сучковатый куст сирени напротив… Я посмотрел ей вслед, огляделся по сторонам и, смахнув ладонью засохший комок грязи с почерневшей доски, присел на теплую от солнышка деревянную лавку у могилы друга…

За много покойных лет уставший смотреть в одну точку со своей фотографии, он глядел так, словно больше не узнавал меня. Я уже давно не был здесь. Но было похоже, что он не узнавал не только меня, но и весь окружающий мир. Он забыл все и навсегда…

Фотографии у меня часто вызывают определенный размах сомнений и рассуждений. Сомнений — нужны ли они; рассуждений — если да, то зачем? Вот и Саша, друг, знал ли он тогда, когда фотографировался, а я помню тот день, что он смотрит не просто в объектив фотоаппарата, а на это печальное кладбище?..

И так, немного порассуждав про себя, я внутренне умолк и просидел минут пять в кромешной тишине ни о чем не думая. Все вокруг молчало: могилы, фотографии покойников, кресты. Глухонемое пространство обступало меня.

На языке вертелось одно слово: Саша… Оно как бы пробегало по кругу и снова: Саша… И, немного помедлив, опять — Саша… И вдруг это слово вымолвилось вслух. Я оторопел, внутренне, строго покосился на себя, как бы оценивая происходящее, огляделся по сторонам — никого не было… Я не узнал свой голос и, прислушиваясь, повторил громче: — Саша… — После чего, помедлив две-три секунды, я заговорил, обращаясь к таинственно обступившей меня не видимости, глядя на фотографию друга: — Саша… Здравствуй… — Я еще раз огляделся по сторонам и подумал: «Пожалуй, слово «здравствуй» неуместно, больше подходит… — Покойной земли тебе, Саша, друг, — последнюю фразу я произнес опять вслух.