Владислав Чупрасов - Белый снег на черной земле

— Мне нужно проверить раствор. Мы можем… на мутанте? И кивнул в угол лаборатории, отгороженный грубо вставленными в пол железными брусьями. Оттуда на них смотрели внимательные серые глаза. Тихо трещал сочленениямии скорпионий хвост. Солдат кивнул Офицеру на клетку. Тот взял переданный Ученым шприц, осторожно подошел, прощаясь с жизнью, не зная, чего стоит бояться больше: голодного монстра перед собой или Солдата, направившего на него пистолет, за спиной. Ему было безумно страшно — и совсем немного лет. Неверные пальцы дернули крюк, он упал, тихо поехала в сторону калитка. Вдруг монстр ударил в калитку с той стороны, да с такой силой, что Офицер упал. Пролетев над ним, мутант со скорпионьим хвостом рухнул на Солдата, опрокидывая его всем своим весом. Трещащий хвост вонзился в правую руку. По полу полетел американский пистолет. Офицер мог бы вскочить и сбежать. Мог бы поднять тревогу. Но он лишь подобрался, рванулся и вонзил в спину монстра шприц, который держал в руке. Тихо охнул Ученый. Тварь пошла пятнами, захрипела и завалилась на бок. Солдат ухватился за хвост и рванул его из своей руки. Разодранный рукав тут же окропился черно-алым. Офицер отложил шприц, потер взмокшие ладони. Кивнул на жалобный взгляд Ученого и взял протянутый бинт.

— Мы уходим, — как вы невзначай заметил Ученый.

— Я вижу, — сухо ответил Офицер. — Я идти тоже. Ученый уже сгребал бумаги со стола. В маленькой колбочке, которую он положил в карман, мутно переливалось что-то фиолетовое. Офицер перематывал руку Солдата, стараясь смотреть в сторону. Это все делал не он. Виноват в этом не он. Он просто поможет. Он тоже не любит мутантов. Офицер уже доказал свою лояльность: он не стал кричать. Не позвал на помощь. Не ускользнув, перевязал рану Солдата. У него были свои причины, чтобы уйти. И он сделал свой выбор. Уходили они почти перед самым обходом. Офицер провел их вокруг базы, указал на забор, в котором виднелась дверь для тайных посещений, и совсем уж было передумал и решил остаться, но глянул на Ученого — и полез первым. За ним выбрался сам Ученый, а после — Солдат, привычно хищно оглядываясь по сторонам. Шли лесом. И отошли уже на приличное расстояние, когда все вдруг замерло. Перестали дрожать деревья, замолкли птицы, выровнялись под линеечку травинки. До них донесся грохот. И тепло взволновался воздух, накатывая на них мощной взрывной волной. Где-то за ними взорвалась военная база. Офицер остановился и долго, пристально смотрел в спины удаляющихся Ученого и Солдата. Они не оборачивались на него — то ли не думали, что он отстанет, то ли не считали его важным спутником.

Щипало от слез глаза. Офицер тряхнул головой и поспешил догонять. Идти долго Ученый не мог. Ноги подкашивались, накатывала слабость, гудела голова, закладывало нос. То и дело Ученому казалось, что он потерялся, что он остался один посреди дремучего леса, но сзади его мягко подталкивал Офицер, а впереди маячила широкая спина Солдата. Он был не один. К закату вышли на Моншау — небольшой городок у самой бельгийской границы. Здесь их уже ждали — все-таки американцы умели обустраивать свой быт даже вдали от родины. Солдат пошел и договорился с кем-то, им тут же предоставили комнату, бадейки с теплой водой, ужин.

Матрасы на полу. Солдат ушел к единственной радиовышке, а Офицер и Ученый поужинали и поднялись в комнату. Офицер почти сразу же уснул, а Ученый долго еще мазал свое плечо приятно пахнущей мятной мазью.

Вместе с кружкой чая он влил в себя несколько капель фиолетовой жидкости, и теперь его немного мутило. Почти до самого утра Ученый не мог уснуть, размышляя — мог ли он ошибиться, и эта сыворотка только ускоряет мутацию, чем и убила скорпиона? Ни разу не притронувшись к корке на плече, Ученый уснул, вытянувшись на единственной в комнате кровати. Днем бесконечные вереницы людей тянулись через Бельгию прочь из терпящей крах Германии. И никто их не задерживал. Никто и их не трогал, тем более что все вместе они, переодетые в обычную одежду, которую добыл Солдат, меньше всего были похожи на военных. Солдат все ускорял шаг и ускорял, он буквально тащил за собой усталого, больного, кашляющего и похрипывающего Ученого. Он куда-то очень торопился, а Ученому становилось все хуже. Похоже это было на обычный грипп, и им приходилось останавливаться все чаще и чаще, чтобы Ученый мог отдохнуть. Солдат злился, и тянул скорее, и даже не пытался заглянуть в полубезумные глаза Ученого, которые так хорошо видел Офицер.

— Куда мы? — тихо спросил он у Солдата, но ответ получил от Ученого.

— В Штаты, — прохрипел он. Солдат кивнул и махнул рукой перед собой. Они только что вышли на дорогу, за которой тянулось бескрайнее поле. Над этим полем, приминая одутловатым пузом высокие маки, высился цеппелин.

— Успели, — выдохнул Ученый, а Солдат снова кивнул.

— Хорошо, — пробормотал Офицер, но на лице его залегла тяжелая тень беспокойства. За время полета над океаном Ученому стало хуже. Его часто рвало, бледная кожа шелушилась и отслаивалась, мыслительные способности снизились. Все тяжелее было и Офицеру. Он задумчиво и недовольно смотрел в небольшие иллюминаторы и не хотел ни с кем разговаривать.

Ученого окружали военные медики, Солдат был среди своих — среди американцев, рискнувших приземлиться в чужой стране ради спасения одного-единственного человека. Офицер же был один. И ему было страшно. И чем ближе становился американский берег, тем сильнее становилось всепоглощающее чувство беспощадного страха. Офицер больше ничего не мог сделать. Спустя какое-то время он опустился на вражескую землю. Да-да, ведь они были в состоянии войны! Но Солдат был поблизости. Ученого на носилках унесли куда-то, а они вдвоем шли по коридору казарм, в которых ему нашлось место.

Ненадолго, только на время — но у него было свое место. Пока его проверят. Пока поймут, что с ним делать. Пока все уладят. Солдат обещал, что все будет в порядке, что он зайдет за ним, и сам ушел в лазарет, лечить свою руку. А Офицер снова остался один, среди странно косящихся на него дружелюбных американских военных. Он все еще очень плохо знал английский и предпочитал объясняться с ними жестами, решив, что будет лучше сойти за глухонемого, чем признаться в собственном происхождении.

Прошло две недели. Офицер ходил, ел, спал. Листал американские газеты, узнавая и угадывая слова. За ним никто не приходил, никто ничего не спрашивал. Те, что пытались раньше с ним заговорить, быстро поняли, что это бесполезно: Офицер с ними не разговаривал. Солдат появился внезапно, сразу после завтрака. Вынырнул из шумного коридора, поманил рукой, и Офицеру не осталось ничего, кроме как идти следом. Им в спины упирались десятки заинтересованных взглядов, военные смотрели на них, смотрели, провожали. Офицеру было неловко: ему казалось, что с ним безмолвно прощаются. А ведь он не собирался никуда уходить — его куртка осталась в казарме. Они вышли на улицу. В Штатах был конец апреля, давно уже стояла весна. Они прошли сквозь внутренний двор и некоторое время постояли, пока Офицер, задрав голову, смотрел в искристое голубое небо. Солдат смирно ждал, но когда его терпение кончилось, хлопнул Офицера по плечу и направился к соседнему зданию. Их уже ждал некий Высший чин. Кивком поприветствовав Солдата, он повернулся к Офицеру. Офицер вытянулся во весь рост и напрягся. Ему совершенно не хотелось этой встречи, и он не знал, чего следует от нее ждать. Высший чин говорил долго и, как ему самому, наверное, казалось, слишком откровенно для двух ничего не значащих солдат. Он рассказал, как Америка благодарна им за то, что они вернули им верного сына, что проверка Офицера окончена и никто больше не сомневается в его лояльности (для Офицера стало это откровением — ему никогда не казалось, что его в чем-то подозревают). Что Ученого они спасти не смогли, что собственный ум в виде мутной фиолетовой жидкости практически убил его. И Высший чин, пристально глядя в лица Солдата и Офицера, добавил еще: