В. Поздняков - Элитерий

И Сэт Томмервиль дал ему звучное, имя — Элитерий. Газета сообщала дальше, мешая научный материал с обывательской обыденщиной, что это название дано в честь невесты Томмервиля, Элит, очаровательной, как и подобает быть невесте знаменитости, девушки. Мимоходом передавалось, что свадьба состоится на днях и что она откладывалась до сих пор по двум причинам — по случаю смерти Гримма, погибшего от лихорадки на обратном пути экспедиции и память о котором Сэт Томмервиль хотел почтить полугодовым трауром и по причине болезни самого Томмервиля, тоже зараженного лихорадкой и больного до того, что он упал в обморок во время чтения своего доклада в Геологическом Институте.

В тексте статьи был помещен рисунок реконструированного Элитерия — он главным образом и привлек внимание Толя необычайностью форм чудовища.

— Пустяки скотинка! — сказал слесарь, тыча через плечо Флейшмана изуродованным инструментами пальцем в рисунок. — С такой встретиться один на один в лесу — пожалуй, забудешь, как тебя зовут!

Флейшман опустил газету — воображение нарисовало ему, послушно и добросовестно, такую потрясающую картину, что он даже зажмурился и покрутил головой.

— Уж лучше и не думать, дорогой Толь, действительно, страшно становится. Я бы просто с ума сошел!

— Между прочим, уважаемый сосед, — сказал слесарь, — сегодня в Иллюзионе, в дополнение к программе, будет итти фильм-экспедиция Сэта Томмервиля. Пойдемте, дружище?

Решено было итти. Правда, это предприятие должно было сделать значительную брешь в бюджете Натана, к тому же было немного жалко жертвовать несколькими часами очаровательного общения с книгой, но это «пойдемте» было сказано с такой подкупающей убедительностью, что отказать не хватило духа.

Еще в кассе, беря билеты, Толь чувствовал себя на седьмом небе. В фойе гремела музыка, щелкало колесо безвыигрышной лотереи, со стен глядели плакаты программы: американского приключенческого фильма — несущиеся люди, автомобили, скачущие лошади, и экспедиция Сэта Томмервиля — чудовище с зубами кашалота и крыльями архангела.

Сидя рядом с Флейшманом, Толь переживал вместе с героями сногсшибательной американской картины все стадии развертывающегося действия — балансирование любовника с универсальной жизненной подготовкой над Ниагарой, спасение жильцов пылающего дома, погоню на автомобиле за скачущим злодеем и прочие полотняные ужасы, щедро закрученные автором, режиссером и оператором. А когда добродетель, как ей и полагается, восторжествовала, герои поженились, злодеи были наказаны и все пришло в порядок, Флейшман вздохнул с облегчением — работы его воображению не было никакой, ее услужливо брали на себя авторы ужасов.

Но вот закачались на экране мулы экспедиции Сэта Томмервиля, развернулся освещенный ослепительным солнцем далекий тропический пейзаж и прошагнули слева на право, фигуры Сэта Томмервиля и Ромуальда Гримма, в пробковых шлемах, белых костюмах, с винтовками через плечо. За ними шли, пугливо озираясь на кино-аппарат, самые настоящие дикари, навьюченные инвентарем экспедиции, голые, лохматые, первобытные.

Затем фигуры Томмервиля и Гримма задвигались над отпечатком, был заснят весь процесс снятия слепков. Была показана жизнь обоих европейцев в палатке около работ, были представлены публике веселые ребята-дикари, уже привыкшие к страшному глазу объектива и ослепительно скалившие свои бесподобные зубы, и среди них — негр Самбо, служивший одним из проводников, наиболее культурный, выполнявший в экспедиции, немудреную роль оператора у уже наставленного, заряженного и приведенного в полную боевую готовность кино-аппарата.

Показалась Латута — небольшой городок с чистенькими домиками, запутавшимися в зеленой чаще пальм, лавров, фикусов и молочаев. Вся бунтующая роскошь тропического леса была показана публике на обратном пути экспедиции — каучуковые, гигантские ореховые и кокосовые деревья, орхидеи, бромелии, папоротники, пупуньи — целый ботанический сад, необъятный, чарующий я… ядовитый…

Пронесли на носилках заболевшего Гримма, зараженного тропической лихорадкой. Показали небольшой холмик у подножья масленой пальмы с крестом на нем — последнее убежище Гримма и коленопреклоненную фигуру Томмервиля у могилы.

К фильму экспедиции был примонтирован кадр, автором которого, видимо, Томмервиль не был — снимки улыбающейся Элит, прелестной девушки, играющей в теннис, верхом на лошади, в купальном костюме у кабинки, просто гуляющей.

Дали свет. Публика встала и направилась к выходам. Поднялся и Толь, Флейшман продолжал сидеть на месте.

— Идем, дружище, — начал было слесарь и остановился; Натан сидел, широко открытыми глазами смотря на уже безжизненное полотно. Он, видимо, не сознавал, что происходит вокруг него, вцепившись руками в локотники кресла, бледный, как изваяние, чем-то необычно взволнованный.

Толь встрепенулся.

— Что с вами, дружище, вы больны? — нагнулся он к старому учителю, беря его за плечо.

Тот медленно, как сомнамбул перевел свои глаза на слесаря и покачал головой.

— Я останусь еще на один сеанс… Пойду, может быть завтра, после завтра, буду ходить до тех пор, пока…

И, резко поднявшись, направился к кассе.

Элит сосчитала, — восемнадцать журналов и двадцать три газеты. И во всех них — статьи об элитерии, о Сэт и о ней, Элит. Сэт, элитерий, Элит; Элит, Сэт, элитерий — все шесть комбинаций, которые могут дать эти три имени, сладкой музыкой пели в сердце Элит Томмервиль. А вчерашний банкет в Геологическом Институте, Бармэн Ли и его речь? Речь, являвшаяся сплошным дифирамбом Сэту и почти полностью напечатанная во всех газетах… А тост Хоксая, токийского профессора, так мило, остроумно и кстати упомянувшего о старой японской сказке, — в которой два героя — зверь и красавица!

А вчерашние интервьюеры? Хоть что-нибудь, самую малость пусть расскажет им госпожа Томмервиль о Сэте, о себе самой, о своих вкусах, точка зрения на то и на это… Приходилось спешно вырабатывать эти точки и эти вкусы — а это было так увлекательно!

Элит потянулась. Вставать, пожалуй, было еще рано, да и незачем. Сэт, очень утомленный за последние дни и не совсем еще поправившийся, спал рядом, вытянувшись на спине. В спальне же так хорошо!.. Давнишняя мечта о белой полированной мебели, с бледно-голубым шелком, наконец, превратилась в действительность. По шелку золотистые цветы, разлапистые, громадные, очаровательные! Сам Морфей не придумал бы более покойной, усыпчивой и поэтической кровати… А шкаф, наполненный платьями? А эти журналы, синие, розовые, желтые, в журналах же Сэт, Элит, элитерий — элитерий, Сэт, Элит, Элит Томмервиль!..