Эдмунд Внук-Липиньский - Диалог через реку

- Твоя необычайная мудрость, великий Балунга, приводит меня в трепет. Ничто не укроется от твоего ума и взора. Ты смотришь дальше нас всех и видишь больше. И я сразу понял, что ты испытывал меня, притворяясь, будто решил отменить славные традиции нашего племени. Разве можно посылать воинов корчевать джунгли? Разве хватит у нас запасов, чтобы дождаться, пока отвоеванная у джунглей земля уродит во славу Аквавита и твою, великий вождь? Знаю, что обо всем ты и сам думал и хотел испытать меня, слугу твоего недостойного, но доверенного. Сразу я понял хитрость твою. И сообщили мне таинственные силы, коим я служу столь же ревностно, как и тебе, что в душе ты уже решил отдать приказ идти войной на крокодилов. Сообщили мне они, что днями и ночами ты размышлял о том ради блага народа своего. И говорю тебе, вождь, - настал час воплотить в жизнь твои великие замыслы. Когда уничтожим крокодилов, могущество твое станет безграничным. Даже Амелунга, если не стал он еще поживой крокодилов, отдастся под власть твою. И будешь ты властелином над обоими берегами реки, а я, твой верный слуга, стану крепить веру в нашего могучего Аквавита, и Аквавит еще милостивее станет к тебе. Пришло время, о вождь, показать твое подлинное величие.

Моя речь произвела на него столь сильное впечатление, что он забыл о фасоли. И снова с усилием принялся размышлять. После долгого молчания изрек:

- Ты прав, мой верный колдун. Ты прочитал мои мысли. Возвращайся к своим занятиям, а я вскоре вынесу решение с присущим мне умением.

На всякий случай я навел порядок в тайном складе оружия, потом отправился провести санитарную инспекцию хижин. Молодые воины все более охотно следовали моим поучениям и чаще пользовались мылом. Будь у меня хоть горсточка соли, они быстро поняли бы и превосходство соленой пищи над пресной. В их хижинах меня принимали не в пример радушнее, чем у стариков, - те относились ко мне со смешанным чувством страха и неприязни. Я знал: если Балунга прикажет идти на крокодилов, молодые отправятся с песней на устах. Но и старики, не имея другого выхода, подчинятся.

В тот же вечер меня вызвал Балунга, и я с порога понял, что дела не блестящи. Балунга упорно не смотрел мне в глаза, сидел весь потный. Меня он боялся, но еще больше боялся ввязываться в рискованные предприятия. Я все понял, но промолчал. Ждал. Наконец он жестом пригласил меня сесть по его правую руку и сказал:

- Мой почтенный колдун! С присущим мне благоразумием я обдумал все и пришел к выводу: если мы отправимся на крокодилов и не победим их, я потеряю жен, хижину и, главное, жареную фасоль, без которой жить не могу. Поражение наше все расценят как немилость Аквавита к его верному слуге, вождю Балунге. Поставят нового вождя, а меня свергнут. Мы долго живем на этой земле, кою в милости своей подарил нам Аквавит. Зачем же добиваться большего, чем нам предназначено? Не разгневаем ли мы нашего Великого Бога?

Я хотел возразить, но он не дал:

- Все я понимаю, о мой колдун. Ты правильно сказал, что мы не можем послать наших воинов корчевать джунгли, это нарушило бы священные обычаи племени нашего. Но и на крокодилов я их послать, не могу. Если дело удастся, воины потребуют в награду за труды больше фасоли. А если наши женщины вырастят столько фасоли, что хватит на всех, старейшины будут недовольны, потребуют больше молока и больше жен, чтобы как-то отличаться от всех прочих. А откуда я возьму им жен? Своих отдать не могу достоинство вождя пострадает. Так что даже победа наша обернется злом, ибо внесет сумятицу в умы, и станет даже хуже, чем теперь.

Он замолчал и нервно захрустел фасолью. Я его недооценивал: он оказался неожиданно расчетливым, едва речь зашла о его благополучии.

- Благородный вождь, - начал я, - позволь...

Он не позволил. Заговорил сам:

- Я все обдумал, мой верный колдун. Мы прогневили бы могучего Аквавита, добиваясь большего, чем он сам изволил дать. Будем жить как прежде. А ты, колдун, помолись ему, чтобы он не обиделся на наши дерзкие мечты. Если бы он хотел, чтобы мы вернулись к реке, сам истребил бы крокодилов. Или ты думаешь, что у него не хватило бы на это сил?

Я почесал подбородок и решил попытать счастья:

- Благородный вождь! Не далее как утром Аквавит дал знак, что одобряет наши намерения. Около хижины я нашел мертвого крокодила и с радостью сжег его во славу Аквавита. Если же тебя, благородный вождь, не убедит это знамение, могу добавить, что молодые воины все больше волнуются. На тебя сыплются нарекания, вождь. Говорят, что, если так пойдет дальше, то им придется жениться на собственных тетках, а вместо копий вооружиться пастушескими посохами. Говорят еще, что их сестры состарятся в девичестве, ибо нет уже в племени девушки, которая не нарушила бы, решив выйти замуж, табу первой или второй степени. А там, за рекой, ждут их будущие жены, над рекой - плодородная земля, которой нам так недостает. К тому же, к реке давненько никто не ходил. Может, там уже и нет крокодилов?

- Думаешь, наши козы не пошли б туда, будь там безопасно? Они забираются даже в джунгли, где легко могут стать добычей хищника, но к реке не идут...

- Пошли кого-нибудь к реке, пусть проверит.

- Хорошо. Я посылаю тебя, мой верный колдун. Возьми свой метатель молний и проверь.

- Благородный вождь! - сказал я. - Мои обязанности не позволяют мне покидать деревню. Что скажет Аквавит, если я пропущу молитву? Не разгневается ли на всех нас?

Балунга сказал:

- Ну, коли так, дело ясное. Я решил: жить мы будем, как прежде, а ты попросишь прощенья у Аквавита за нашу - вернее, твою - дерзость. Такова моя воля, а ты должен ее выполнить. Я сказал.

И дал мне знак удалиться. Я вышел злой как черт. Был голоден, но мысль о пресной еде только прибавляла ярости. Уж если жить - так жить лучше!

Я пришел в свою хижину. Мрачно смотрел на груду модернизированных копий. И в голову пришла новая идея. Государственный переворот.

Если вы соберетесь когда-нибудь совершать государственный переворот, помните: его успех зависит от двух условий. Первое: найти идею, которая способна взбунтовать недовольных, нейтрализовать колеблющихся и лишить права голоса оппозицию. Второе; найти людей, которые выполнят любой приказ, даже такой, что расходится с идеей.

Вся сложность была в том, что единственным недовольным нашего племени оказался я сам. Молодых воинов, чьим ропотом я стращал вождя, можно смело было зачислить не более чем в колеблющихся: никто из них не поднял бы руку на священную особу Балунги. Правда, среди них был один честолюбец, годившийся на роль революционера. Я имел в виду Огуну, моего ученика и помощника по колдовским делам. Остальных, несомненно, следовало отнести к оппозиции - другой жизни они не знали, а потому были заядлыми консерваторами. Мир, каким они его помнили, всегда был неизменным.