Георгий Шах - Питон

Вайль грустно кивнул своей лохматой головой.

— Оно так, да только вы сами говорили, что общественное мнение…

— Мало ли что я говорил! Будем сидеть сложа руки, наверняка проиграем. Надо что-то придумать.

— Понизить порог проходимости?

— Это не выход. Да и не имеем права. Пять процентов не мы с вами устанавливали, комиссия решила. Кстати, с минуты на минуту оттуда заявятся. Будем держаться версии короткого замыкания. А там их дело, пусть расследуют, если есть желание. — Тюльпанов взглянул на часы. — Созывайте народ, Гутва, — приказал он, — разберитесь с повреждением и доложите. А вы, Максим Максимович, позаботьтесь, чтобы Питону дали пищу как обычно. Рукописей у нас навалом.

— У меня мыслишка мелькнула, — застенчиво сказал Гутва. — Что, если мы вне очереди верняк пропустим?

— Ну, голова! — удивился Тюльпанов и хлопнул своего юного помощника по спине. — Беру назад болвана. Это же выход.

— Фи, — сказал Вайль, — мелкое жульничество.

— Ничего, нам важно выиграть время. А там, глядишь, бог вразумит. Поторопимся!

3

Когда высокая комиссия во главе с известным математиком Нолли пожаловала в лабораторию, она нашла Тюльпанова улыбающимся и самоуверенным больше, чем когда-либо. Маленькие светло-голубые глазки, утонувшие в складках мясистого лица, излучали приветливость и безмятежное сознание правоты. «Глядя на него, перестанешь понимать, из-за чего переполох», шепнул один из членов комиссии на ухо другому. «Хитрец что-то придумал», прошептал тот в ответ.

Едва только все расселись, Тюльпанов захватил инициативу.

— Во избежание кривотолков хочу сразу сообщить уважаемым коллегам, что нет никаких оснований для беспокойства. По нерадению технического персонала воспламенился флигель с подстанцией. Ущерб пустяковый, виновника мы найдем и накажем. Эксперимент проходит успешно, и наше с Вайлем детище, наш славный Питон великолепно справляется с данным ему заданием отсеивать бесполезную повторную информацию.

— Питон? — осведомился председатель.

— Прошу прощения, — захохотал Тюльпанов, — так в своем кругу мы по-свойски называем машину. Повторной Информации Тестирование, Отсеивание, Нулизация.

— Положим, права нулизировать, как вы выражаетесь, Платон Николаевич, вам никто не давал.

— Разумеется, и мы скрупулезно возвращаем авторам рукописи. Нулизация в том смысле, что они не имеют шанса увидеть свет.

— Значит, нет оснований для беспокойства? — ехидно спросил историк Джулиано. Он явно кипел от негодования. — А Ляпидус?!

— Что Ляпидус? — переспросил Тюльпанов.

— Не притворяйтесь, будто вы не знаете, что с ним случилось.

— Слышал. Жаль, конечно, беднягу. Впрочем, надо еще выяснить, действительно ли он наложил на себя руки. Может быть, сдало сердечко. Переволновался, нервишки подвели.

— Ну, знаете, это просто возмутительно! — Джулиано воздел руки и повернулся к другим членам комиссии, призывая их разделить свой праведный гнев. — Да вы должны чувствовать себя убийцей!

— Чепуха! — отрезал Тюльпанов, и не подумав оскорбиться. — Что ж, по-вашему, надо печатать всякую муть, чтобы не ущемить чьего-то самолюбия? Эдак мы планету превратим в мусорную яму.

— Спокойней, друзья, — вмешался председатель. — Мы должны трезво разобраться в ситуации, страсти здесь не помогут. Я прошу вас, профессор, — обратился он к Джулиано, — не делать поспешных выводов и избегать резкостей. А вас, Платон Николаевич, не играть с нами в кошки-мышки. Проблема весьма серьезная, давайте и обсуждать ее всерьез. Оставим пока в стороне печальную участь Ляпидуса и пожар в лаборатории, хотя, не скрою, последовательность этих двух событий наводит на некоторые размышления. Обратимся к сути дела.

— Что вы имеете в виду? — спросил Вайль.

— Прежде всего, я хотел бы получить сведения за весь период эксперимента. Ваш Питон, если я не ошибаюсь, трудится уже второй месяц.

— Ничего себе труд — пожирать человеческие мысли, — не удержался Джулиано.

— Совершенно верно. Здесь итоговые данные.

Тюльпанов протянул председателю листок. Тот пробежал его глазами.

— Ага. Вот то, что нас интересует. Принято на обследование четыре с лишним тысячи научных работ. Благополучно миновали пятипроцентный порог 62. Остальные забракованы.

Послышались возгласы удивления.

— Платон Николаевич, Максим Максимович, — продолжал бесстрастно Нолли, — вам не кажется, что это, ну, скажем, слишком?

— Кажется, — признался Вайль, потирая нос.

— Нисколько! — заявил Тюльпанов, бросив на своего соавтора уничтожающий взгляд. — Урок для плагиаторов, только и всего.

— Вы губите культуру! — завопил Джулиано, вскакивая с кресла.

— Я ее спасаю! — Тюльпанов тоже поднялся, как бы принимая вызов.

— Надеюсь, до кулачного боя у нас не дойдет, — заметил хладнокровно Нолли. Он сделал паузу, чтобы дать время враждующим сторонам остынуть. — И все-таки трудно поверить, что всего лишь полтора процента научные работ заслуживают права на публикацию. Согласитесь, Платон Николаевич, тут что-то не так.

— Признаюсь, я и сам не ожидал подобного результата. Ошеломительно. Списывают почем зря.

— Что значит списывают! — опять занервничал Джулиано. — Историки древности, например, по крупицам собирая новые сведения, опираются в основном на Геродота, Тацита, Плутарха и прочих античных авторов. Это что, по-вашему, плагиат? Нонсенс. Не можете же вы запретить исследователю пользоваться первоисточниками.

— Вы, мой друг, — с лицемерной учтивостью возразил Тюльпанов, — не усвоили принципа действия Питона. Машина запрограммирована на обнаружение новой информации, и, если таковой нет в помине, она добросовестно нас предостерегает. Это, если хотите, своего рода ОТК. На любом промышленном предприятии есть сейчас автоматический контроль качества продукции. Не вижу, почему наука должна быть исключением.

— Вы сами ответили на этот вопрос. Потому, что научное творчество не имеет ничего общего с поточным производством, — вмешался молчавший до той поры географ Легран.

— По мне, брак везде брак. Позвольте напомнить вам данные статистики. Количество ежегодных научных публикаций в конце XX столетия удваивалось за 8-10 лет, спустя полвека — всего лишь за три года, а в наше время оно утраивается в каждом полугодии. Эта лавина погребает под собой, вытесняет из оборота весь накопленный в прошлом запас знаний. Она закупоривает поры науки. Исследователи вынуждены тратить уйму сил ради хотя бы беглого знакомства с трудами своих коллег, у них не остается времени для собственных наблюдений и размышлений. Хуже того. Втягиваясь в круговорот вторичной информации, они, сами того не замечая, начинают перепевать давно открытые и даже закрытые истины, утрачивают потребность сказать новое слово. А в итоге поступление свежих идей падает катастрофическими темпами. Что это, как не кризис перепроизводства? И нет другого способа выйти из него, как положиться на Питона.