Герберт Уэллс - Неопытное привидение

- Удивительно! - воскликнул Уиш, глядя в камин.

- Так, во всяком случае, я его понял, - скромно пояснил Клейтон. Может быть, конечно, я не в состоянии был совершенно трезво отнестись к его рассказу, но именно такой он изобразил мне среду, в которой вращался. И он все летал по комнате и говорил, говорил своим слабым, глухим голоском - все о себе, о своей злополучной персоне, и ни разу от начала и до конца не произнес ни единого твердого суждения. Он был еще тщедушнее и бестолковее, еще никчемнее, чем если бы он стоял там живой. Но только тогда бы он, как вы понимаете, не стоял в моей спальне - то есть будь живой, я хочу сказать. Я бы вышвырнул его вон.

- Разумеется, - сказал Эванс, - есть такие жалкие существа на свете.

- И у них точно так же, как и у нас, могут быть свои призраки, согласился я.

- Одно только можно сказать о нем определенно: он начал в какой-то мере осознавать собственное ничтожество. Неразбериха, в которую он попал с этим "появлением", страшно его подкосила.

Ему было сказано, что он "повеселится в свое удовольствие", он и вышел "повеселиться" - и вот, нате вам, ничего не получилось, только еще одна неудача на его счету! Он сказал, что считает себя полным, безнадежным неудачником. Он говорил - и я охотно этому верю, - что за что бы он в жизни ни брался, у него никогда ничего не выходило и не будет выходить впредь до скончания веков.

Вот если бы он встретил у кого-нибудь сочувствие, тогда... При этом он замолчал и посмотрел на меня. Потом сказал, что мне это, вероятно, покажется странным, но ни от кого никогда не видел он такого сочувствия, как сейчас от меня. Я сразу понял, к чему он клонит, и решил немедленно его осадить. Может быть, конечно, я бессердечный негодяй, но, знаете ли, быть Единственным Другом и Наперсником такого эгоцентричного ничтожества, призрачного или во плоти, все равно, - это выше моих сил. Я быстро встал.

"Не убивайтесь-вы из-за этого, - говорю ему. - Вам нужно подумать о другом: как выпутаться из этой истории, да поживей. Возьмите себя в руки и постарайтесь". "Не получается", - говорит он. "А вы попробуйте".

Ну, он и стал пробовать.

- Пробовать? Что именно? - спросил Сэндерсон.

- Пассы, - ответил Клейтон.

- Пассы?

- Да, сложный ряд жестов и пассов, движений руками. Таким путем он явился сюда и так же должен уйти назад. Господи! Ну и намучился же я!

- Но как можно какими-то жестами?.. - начал я.

- Дорогой мой, - с особым ударением сказал Клейтон, поворачиваясь ко мне, - вам подавай ясность во всем. Как можно, я не знаю. Знаю только, что так это делается, то есть он, во всяком случае, так делал. Он ужасно долго бился, но потом наладил свои пассы и внезапно исчез.

- И вы, - медленно сказал Сэндерсон, - видели эти пассы?

- Да, - ответил Клейтон и задумался. - Очень это было странно, продолжал он. - Только что мы с ним стояли здесь, я и этот тощий, смутный дух, в этой тихой комнате, в этой тихой, безлюдной гостинице, в этом тихом городке, безмолвной ночью. Ни звука нигде, кроме наших голосов и его тяжелого дыхания, когда он махал руками. Одна свеча горела на камине, а другая - на ночном столике, только всего света и было, и по временам либо та, либо эта вдруг вспыхивала высоким, узким, дрожащим пламенем... И странные происходили вещи...

"Не выходит, - сказал он. - Я теперь никогда..." И сел вдруг на маленький пуфик у постели и зарыдал, зарыдал... Господи! Какой он был жалкий, какой несчастный! "Ну, ну, не расстраивайтесь", - сказал я ему и хотел было похлопать его по спине, но, будь я проклят, рука моя прошла сквозь него! Понимаете, к этому времени я уже был не таким несокрушимо спокойным, как сначала, на лестнице. Я уже полностью ощутил всю нелепость происходящего. Помню, я отдернул руку чуть не с оторопью и отошел к ночному столику. "Соберитесь с силами, - сказал я ему, - и попробуйте еще раз".

И для того, чтобы подбодрить его и помочь, я тоже стал пробовать вместе с ним.

- Что? - сказал Сэндерсон. - Вы стали делать пассы?

- Да, пассы.

- Но ведь... - начал я, взволнованный мыслью, которую сам еще не мог толком выразить.

- Это интересно, - перебил меня Сэндерсон, уминая пальцем табак в трубке. - Так вы говорите, что этот дух ваш открыл вам...

- Изо всех сил старался открыть свой секрет, безусловно.

- Да нет, - возразил Уиш. - Он не мог. Иначе бы и вы за ним последовали.

- Вот именно! - подхватил я, обрадованный тем, что он сформулировал за меня мою мысль.

- Именно, - повторил Клейтон, задумчиво глядя на огонь.

Некоторое время мы все молчали.

- Но в конце концов у него все-таки вышло? - спросил Сэндерсон.

- В конце концов вышло. Я заставил его потрудиться как следует, но потом у него получилось, и довольно неожиданно. Он уже совсем отчаялся, мы с ним повздорили, а потом он вдруг встал и попросил меня проделать все это медленно, чтобы он мог видеть. "Мне кажется, - он сказал, - что если бы я мог увидеть со стороны, я бы сразу заметил, в чем ошибка". И так и было. "Знаю!" - вдруг сказал он. "Что вы знаете?" - спрашиваю. Но он только повторил: "Знаю. Знаю". А потом говорит мне этаким раздраженным тоном: "Если вы будете смотреть, я не могу этого сделать, просто не могу - и все. С самого начала в этом и было дело отчасти. Я человек нервный, вы меня смущаете". Ну, тут мы немного поспорили. Естественно, мне хотелось посмотреть, но он был упрям, как мул, и я вдруг уступил: я устал, как собака, он меня страшно утомил. "Ладно, - говорю, - не буду я на вас глядеть". А сам отвернулся к зеркальному шкафу возле кровати. Он стал делать все сначала в очень быстром темпе. Я наблюдал за ним в зеркале, мне хотелось увидеть, в чем у нас была заминка.

Руки у него пошли колесом, ладони поворачивались - так и так и вот этак, и вот уже последнее движение: когда стоишь прямо, руки разводишь и запрокидываешь голову. И вот, понимаете, вижу, он уже так стоит. И потом вдруг нет его! Не стоит больше! Исчез. Отворачиваюсь от зеркала - пусто! Я один, только свечи вспыхивают, и в голове сумбур. Что это было? Да и было ли что-нибудь? Может, мне приснилось?.. И в это самое мгновение, словно ставя нелепую точку и возвещая конец, часы на лестнице сочли уместным пробить один раз. Вот так: "Бомм!" Я был трезв, как судья. Мысли были ясные. Мое шампанское и виски испарились в глубине Вселенной. И я чувствовал себя чертовски странно, признаюсь, чертовски странно. Как-то чудно! Бог мой!

Некоторое время он молча разглядывал пепельный кончик своей сигары.

- Вот и все, что со мной произошло, - произнес он наконец.

- И тогда вы легли спать? - спросил Эванс.

- А что же еще мне было делать?

Мы переглянулись с Уишем. Нам хотелось позубоскалить, но было что-то такое, что-то необычное в голосе и в манерах Клейтона, не дававшее нам шутить.