Владимир Клименко - Урод

Сегодня мне опять приснилась охота, и я не стал после этого лежать в постели, а вышел на крышу. У нас очень удачно расположена квартира, на последнем этаже, прямо над нами чердак.

Чужой безлюдный город спал. Или только притворялся, что спит. По соседней улице прогрохотали танки, они теперь ездят по городу чуть не каждую ночь. В доме напротив заплакал ребенок. Он плакал долго, но свет все не зажигали, и я решился.

Нельзя, чтобы дети плакали по ночам от страха. Они после этого будут бояться темноты и одиночества.

Я привычно соскользнул с острого конька крыши вниз, и крылья, как всегда, подхватили меня. Я подлетел к распахнутому настежь окну и даже зацепился когтями за деревянный подоконник, и тут дверь в комнату открылась, но свет не зажгли, а я оцепенело остался на месте, не успев от неожиданности отлететь в сторону. Но никто в квартире меня не заметил.

В ярко освещенном дверном проеме показалась женщина. Она цеплялась за косяк и отчаянно кричала, а мужчина, настигший ее у входа в детскую, бил ее по голове и телу, всюду, куда доставали его тяжелые кулаки, и грязно ругался. Даже на улице я почувствовал, как от него разит перегаром. Ребенок закричал еще громче, а женщина упала, сбитая мужским кулаком, у самой кроватки. И дверь с треском захлопнулась. Снизу послышались возмущенные голоса соседей, но никто не покинул своей квартиры.

Женщина всхлипывала и стонала на полу, ребенок заходился в плаче, и тогда я с ужасом заметил, что мои когти полностью ушли в дерево, пронзив его, словно стальными гвоздями, на всю их длину.

Я рванулся вверх и со скрипом выдрал свои когти из подоконника, и взмыл над домами, чувствуя на языке привкус собственной крови из прокушенных губ.

Внизу лежал чужой, полный ненависти город. Темные провалы улиц казались ущельями, но даже здесь, высоко над крышами, все еще был слышен захлебывающийся детский плач.

Плач был полон такой беспомощности и страха, что я зарычал от ярости и сложил свои крылья, чтобы камнем упасть к освещенному окну кухни, у которого, бессмысленно раскачиваясь и глядя пустыми глазами в темноту, стоял мужчина с зажатой во рту папиросой.

Я не стал останавливаться у окна, чтобы тот заметил меня и закричал от ужаса, а лишь пронесся бесшумным призраком мимо и, вытянув руку, чиркнул своим отросшим и острым, как бритва, когтем по открытому горлу.

Раньше отец говорил, что можно быть свободным где угодно. Но это не свобода, говорил он, если ты только и можешь, что парить в ночном небе над саванной, высматривая дремлющих антилоп. Это не свобода, если во всем и всегда ты можешь положиться только на себя, а для того, чтобы умереть от такой свободы, много ума не надо. Надо научиться быть свободным, живя среди других. Нас поэтому и осталось так мало, говорил отец, что мы всегда полагались только на себя, поэтому у нас нет будущего.

Поэтому он аккуратно ходил на работу, каждый день на одну и ту же работу. Он был хорошим механиком. Ему не мешали копаться в моторах даже его быстро отрастающие когти. И он стойко переносил насмешки людей, насмешки любого подвыпившего заморыша, которого он мог убить одним ударом своего крыла. Но его убили самого.

Я не хочу быть таким. Я не хочу больше лгать и притворяться, и поэтому сегодня ночью начнется моя настоящая охота.

Я вернулся домой и выбросил все мамины скляночки с лаком. Зачем мне они, когда мои когти и так красны от крови?