Александр Абрамов - Тень императора

— Интересная у тебя профессия, Крис, — сказал он не без зависти.

Крис вздохнул:

— Кому как. Мне уже нет.

— Кокетничаешь.

— С какой стати? Все исчерпано. Я уже о другом думаю.

— О чем?

Крис ответил не сразу, словно сомневался, сказать или не говорить.

— Как ты относишься к спиритизму? — вдруг спросил он.

Вадим даже не понял, шутит ли Крис или нет, настолько неожиданным и нелепым показался ему этот вопрос.

— Не моргай, — насмешливо уточнил Крис. — Именно к спиритизму. Ты не ослышался.

— Как Энгельс, — пожал плечами Вадим. — Могу процитировать.

— Не надо. Самое дикое из всех суеверий, помню. И многое другое помню. Шарлатанство, жульнические комбинации медиумов, даже промышленность для обмана доверчивых дурачков — надувные гости из загробного мира и вертящиеся блюдца. «Плоды просвещения» я тоже читал. Но задавал ли ты себе вопрос, почему спиритизмом увлекались и кое-какие серьезные люди? Крукс, например. В свое время крупный ученый-физик.

— Мало ли было деистов и мистиков в тогдашней науке? Ты еще средневековье вспомни.

— Крукс не средневековье. И Конан-Дойл не средневековье. Не крупный, но довольно рациональный писатель. А столы вертел. Почему?

— А ты не переутомился? — осторожно спросил Вадим. — От навязчивых идей избавляются сейчас легко и быстро. Один сеанс энцефалогена.

Крис не ответил, вернее, ответил чуть позже и не по существу. Он поиграл пальцами на пульте хранилища, набрал нужный индекс, и где-то в соседнем зале искомый кристаллик записи автоматически подключился к звуковоспроизводящей сети.

— Прослушай внимательно, — сказал Крис, — это запись спиритического сеанса у князя Вадбольского в Санкт-Петербурге в 1901 году. Кстати говоря, запись отличная, чистота ноль девять. А тебе, наверно, будет особенно интересно то, что среди участников несколько артистов императорских театров. Да и медиум тоже корифей, хотя и не из крупных, — актер Александринки Фибих. У спиритов он, между прочим, знаменитость да и вообще личность по тем временам примечательная. Лет пять до этого убил из ревности свою жену и был оправдан судом присяжных. А жена — артистка того же театра Карелина-Бельская. О ней что-то в истории есть. Помнишь, наверное. Да ты не кривись, все проверено. Сам декодировал.

Он включил звук, и в комнату словно издалека донеслись голоса и смех. Сначала едва слышные, почти неразличимые, они звучали все ближе и громче, как будто вместе с ними входили люди, смеясь и переговариваясь. Не прошло и полминуты, как Вадим уже отчетливо различал в этой разноголосице:

— Пожалуйста, пожалуйста, господа, располагайтесь.

— Ой, как много свечей! Даже семисвечник.

— Как в церкви.

И укоризненный шепот:

— Не надо таких сравнений, Люба.

Люди, должно быть, расходились по комнате: голоса звучали уже отовсюду.

— За этот стол, господа. Прошу.

— Я не вижу блюдечка, ваше сиятельство.

— Сегодня без блюдечка.

— Значит, что-нибудь особенное, да?

— Неужели общение душ?

— Ой!

А из угла комнаты осторожным, откровенно насмешливым шепотком:

— Чудит его сиятельство. Ты веришь?

— Тес… все-таки меценат.

— А ужин будет?

Снова чей-то голос из-за стола:

— А где же Фибих? Аркадий Львович!

— Я здесь, господа.

— Вы остаетесь на том диване? Так далеко?

— Должна быть дистанция, господа. Между миром живым и миром загробным.

— Бархатный голос модулировал, играл интонациями.

— А можно не тушить свечи? Я боюсь.

— Ни в коем случае. Оставьте только одну свечу. И где-нибудь в углу, подальше.

Барственный, хозяйский голос из-за стола:

— Ваше слово — закон, Аркадий Львович. Я сейчас позвоню дворецкому.

— Зачем, ваше сиятельство? Мы сами. Мигом.

— Туши, Родион.

Шаги по комнате. Стук каблучков. Визг.

— Ай! Палец обожгла.

— Сядьте, шалунья.

И снова модулирующие интонации избалованного вниманием гостя:

— Руки на стол, господа. Цепь. Не разомкните ее, пока я в трансе. И тишина. Я засыпаю быстро… минуту, две… Когда почувствуете чье-то присутствие в комнате, можете спрашивать. И еще: попрошу не шутить. Неверие нарушает трансцендентальную связь. Так к делу, господа… Начинаем.

В наступившей тишине слышалось чье-то покашливание, поскрипывали стулья, кто-то астматически тяжело дышал. С закрытыми глазами Вадим представлял себе хозяина с седой эспаньолкой и блудливым взглядом, его гостей — артистов со следами грима на лицах, не очень тщательно стертого после спектакля, и медиума с уже заметной синевой на впалых щеках и дергающимся ртом неврастеника. Он даже угадывал, где сидит этот великосветский плут и где стоит единственная непогашенная свеча.

— Не жмите так руку… больно, — услышал он подавленный женский шепот.

— Тише!

И вновь покашливающая, поскрипывающая тишина.

— Зачем тебе эта петрушка? — спросил Вадим.

— Погоди, — предупредил Крис. — Слушай.

И тотчас же вслед за ним как будто ничем не отделенная реплика князя:

— Я чувствую чье-то присутствие. Он среди нас.

— Кто, кто?

— Ой!

— Тише!

Сквозь тишину еще один голос, явно женский, но приглушенный, словно что-то его экранировало, тушило его:

— Где я?

— Вы у меня в гостях. Я князь Вадбольский.

Глуховатый женский голос отвечал в той же однотонной, мертвой манере:

— Мой князенька… такой добряк. Никогда не сердится… Прощает даже мое увлечение Зиги… А на рождение… подарил мне такой чудесный кулон… Агат с бриллиантами. И Аркадий даже не разгневался…

И сейчас же за столом чей-то взволнованный тихий шепот:

— Ей-богу, я ее знаю!

— Катрин!

— Она помнит вас, ваше сиятельство.

— Господи боже мой, как страшно…

— Екатерина Петровна, здесь все ваши друзья…

Снова глухой, однотонный голос:

— Разве у меня есть друзья? Меня все, все ненавидят… Все нашептывают Аркадию. Обо мне и о Зиги…

И опять шепот за столом:

— Кто это Зиги?

— Сигизмунд, не знаешь разве?

— Какой Сигизмунд?

— Корнет Вишневецкий, балда! Из-за него ее и зарезали.

— Кто, Аркадий?

— А кто же? Я, по-твоему?

— Тише! Она опять говорит. Слышите?

— …вчера Аркадий нас видел на Невском. На лихаче. Зиги встал, чтобы поправить полость, и я узнала Аркадия… Он стоял у елисеевской витрины… Вы ему не говорите, о князе он не знает. И Зиги не знает… Он, глупенький, даже не догадывается, что мы с князем весной уезжаем в Виши…

Смятение за столом.

— Это неправда, господа.