Ольга Хованская - Радужные анаграммы

На моем докладе в МАТИ было пять человек. «Ужасно много!» — волновался я, руки у меня тряслись, ладони были потные. Надо обязательно, обязательно им всем доказать, что я прав, что моя работа — это новый шаг в понимании многомерной теории пространства-времени, в попытке впервые доказать существование дополнительных измерений в нашей Вселенной. Я заикался от волнения, вставлял невпопад всякие междометия. Помню, что потом меня наградили особой почетной грамотой, очевидно от удивления, что такой молодой человек так горячо рассказывает о чем-то очень умном и непонятном. Помню, как я был безумно горд и счастлив тогда. Удивительно, я отчетливо помню, как чуть не споткнулся о ступеньку, когда поднимался с докладом к доске, но абсолютно не помню последние десять лет моей преподавательской работы, все как-то смазано, стерто, блекло, бесцветно.

И куда ушли все цвета? Где теперь пылится та грамота? Я радовался тогда своей причастности к общему благородному делу поиска Истины. Ощущал себя преданным рыцарем ее светлого воинства, несущего правду. Тогда весна длилась для меня бесконечно.

Какую правду? Кому!? Дон Кихот чертов! Робин Гуд хренов!!

И вот эта «истина» снова вторгается в мою жизнь, но только уже далеко не так романтично, как в молодости. По статистике вся романтика заканчивается после защиты кандидатской. И я тысячу раз предпочел бы рутинную, но спокойную и размеренную жизнь преподавателя, омраченную разве что кафедральными склоками за чашкой чая, чем снова почувствовать пьянящее дыхание этой проклятой «истины». Истина хороша для молодых, в этаком романтическом, оторванном от реальности стиле. Являясь же в зрелом возрасте, она может привести к разрушительным последствиям. Зрелый человек, терзаемый жаждой «истины», не отступает перед доводами рассудка, не считается с неписанными правилами общества. Быть может, для некоторых это последний шанс еще запылать, еще совершить что-то важное или расплатиться с долгами прошлого. «Пока еще хватает времени и огня…»

Или в жизни я был ни при чем!?

Господи, какие напыщенные банальности я стал говорить, и это в моем-то возрасте! Никогда не думал, что мне снова придется так переживать из-за этой абстрактной и непонятной «истины».

Ночь была душной, но сейчас я дрожал от холода. С трудом встал с измятой постели, на которой ворочался без сна больше половины ночи, все тело ломило. Как же темно — осень ведь только наступила. Наверное, это у меня в голове «темно»… Знал бы кто, как же я устал от всего этого! И все возвращаюсь и возвращаюсь к позавчерашнему вечеру, он все крутится и крутится у меня в голове. Хотя, что там произошло такого, чего я не знал?

…Реджинальд вертит длинными узкими пальцами рюмку. Несоразмерно большие глаза на худом лице переливаются отраженным огнем камина. Его пальцы похожи на паучьи лапки, но их хрупкость обманчива, Гарольд уже имел несчастье в этом убедиться. Реджинальд отворачивает голову от камина, его глаза мгновенно теряют цвет, они как две тусклые стекляшки. После некоторых раздумий выражение лица становится удивленным. Это удивление видно по слегка изогнутой брови, глаза же остаются до ужаса мертвыми.

— Ты опять налил мне коньяк, Гарольд? Я, кажется, просил водки. Этой вашей удивительной м-м-м… перцовочки.

— Водку пьют из стаканов! — категоричным тоном заявляет мой друг. Рубашка расстегнута, на щеках красные пятна, волосы на затылке слиплись от пота. Глаза как два синих озера в сумерки.

— Так дал бы стакан.

— Но ты взял рюмку. Из отвр-р-ратительного набора. Редж, дай-ка сюда… О, какой и-идиотский бордюрчик! В Неаполе такую фигню продают негры на привокзальной пощади, на Piazza Garibaldi. По евро штука. Ты знаешь, на этой площади статуя Гарибальди без лошади — единственный случай на всю Италию.

— Почему?

— Так неаполитанские мальчишки сперли лошадку-то! — радостно объясняет Гарольд, — на, ты пей давай…

— Но водку пьют из стакана?

— Ну?

— Так зачем ты дал мне рюмку?

— Что значит зачем, Редж? Хороший коньяк, дагестанский, это не «Хэннеси» твой поганый.

Реджинальд снова смотрит в камин. Его глаза оживают красно-рыжими бликами.

— Скажи-ка мне лучше, на что ты готов ради этой своей, м-м-м… «истины», Гарольд?

Мой друг фыркает. Что-то наливает себе. Кажется, тоже коньяк. Залпом пьет.

— Вот так вот серьезно, Редж?

— Серьезно.

— Почему ты спрашиваешь? Хотя мало ли странных вопросов задают странные англичане. Да на все я готов, на все. Душу нахрен продам!!! Доволен?

Реджинальд смеется. Но глаза невеселые.

— Это неправда.

— Почему еще?

— Ты отказался использовать «анаграммы», Гарольд.

— Да за кого ты меня принимаешь, черт подери, а!? Я свою душу продам, свою, понимаешь ты это или нет!? И вообще, мы это не обсуждаем! Эта тема закрыта!! Кажется, я уже тебе намекал. Просто обнамекался весь!!! Могу сказать еще раз, по-английски: it-is-not-a-subject-to-discuss!

— А говоришь, на все. Ты своему слову хозяин: сам дал — сам взял.

— Не юродствуй, ироничный донельзя англичанин!

На некоторое время воцаряется молчание.

— У тебя есть семья, Гарольд? Дети?

— Нет, а что?

— Если бы была, то тебе нашлось, чем с женой заняться, вместо забавных затей получать «истину» в последней инстанции. Правда, Александр?

— А идите вы оба! — не выдерживаю я.

— И это говоришь мне ты, Реджинальд!? Интересное дело, а кто как не ты сделал большую часть работы!? И, кстати, ты-то сам женат?

— Нет, — коротко ответил Реджинальд, — а с чего ты взял, что меня интересует «истина»?

— А что же еще?

— Ну, меня интересуют довольно много разных вещей. Например, деньги. Но не «истина» и не твоя гипотетическая космическая струна, ты уж извини.

— Заткнись-ка ты лучше!! — при упоминании струны Гарольд вздрагивает как от пощечины. Я с беспокойством смотрю на него. Хотя вряд ли ему будет хуже, чем последнюю неделю, — Редж, а ты правда лорд?

— Лорд.

— Стало быть, «сэр»… Тогда почему ты такой бестактный?

— Гарольд, у тебя довольно странное представление о лордах вообще и обо мне в частности.

— Нормальное у меня представление! Впрочем, сегодня прощаю, но только потому, что ты, сэр Реджинальд, в стельку пьян! Кроме того, с этой струной ты не меньше меня поуродовался. Тебе ведь тоже сейчас погано до черта, а?

— Гарольд, как ты сказал, «в стельку»? Стелька, м-м-м… — это то, что кладут в ботинок?

— Это устойчивое словосочетание.

— Я знаю другое устойчивое словосочетание — «пьян в дупель».