Антон Никитин - Повесть о некоей брани

Мария, не догадавшаяся пока бросить окровавленное полено, стояла над ней и кричала:"Это все выблядок твой, Осип, царевича зарезал!"

"Истеричка, - подумал Семен, - Как же это - я?! Его Кириллыч убивал, и потом, он же сам, эпилептик, сам, больной сынок-то у тебя, сам он, сам!!!"

"Ну я же говорил им - сам!" Профессора трясло над рукописью, как в седле, крупной дрожью. "А у матери просто чердак поехал от потрясения. Любимый сын-то!"

Битяговский ворвался в кремль, соскочил с коня и заметался по площади, пытаясь унять холопов.

Пьяный брат Марии Михаил заорал: "Да что там думать-то! Мужики, решай их!"

"Нет, так не пойдет! Что это они на Осипа? Это же я его! И потом еще не факт, что не несчастный случай! Ну ничего, дядя поможет. Дядя у меня дьяк," - Кириллыч взглянул на профессора и, набравшись духу, выпалил в лицо царице, что негоже людей мутить супротив невинного Осипа, да в час скорбный. Царица побагровела, зашлась в крике от неслыханной дерзости, оклики Битяговского не помогли, Качалова ударили по голове, вмяли в землю ногами, прошлись в азарте по запрокинутому лицу. Кириллыч ахнул, взмахнул лимонными чешуйчатыми крылышками, и его отбросило на теплую стену котельной.

"Что вытворяют-то, племяша задавили!" - профессор в ужасе отпрянул от рукописи. "Дикость какая! Качалов тоже хорош - детей резать, но не ногами же его топтать!" Битяговского толкнули, он чуть не упал.

Михайло пьяно ревел, забывшись в расправе.

"Ты, Михайла, уйни шум и дурна, которого не зделал," - произнес полуграмотно, по-старорусски, профессор.

Осип заметил, что Битяговский отвлек на себя внимание толпы, и бросился бежать. "Зарезали - так зарезали. Я тут ни при чем. Маму только жалко, да не поможешь ей. Расхлебывайте теперь сами."

"Зарезали его - зарезали определенно," - рукопись теснила воображение профессора, по старой памяти свертываясь в свиток.

Царица, желающая крови за сына, опомнилась, когда Волохов уже улизнул.

Василиса Волохова поднялась с сырой темно-красной земли и сквозь боль увидела, как толпа рванулась, подчиняясь царицину наказу, на Битяговского.

Битяговский побежал.

Осип вбежал на подворье дьяка и дурным голосом закричал: "Данило, ховайся, Дмитрия зарезали и батьку твоего сейчас затопчут!"

Петр оторвался от кваса, осознал реальность происходящего, по-смотрел на Семена, кашляющего у ворот, и позвал его в дом. "На Дьячью избу они свои лапы не подымут - царский чин все-таки."

Профессор, путаясь в словах, задыхаясь от волнения, бежал по строкам. "По какому праву, по какому закону - меня? Я же дьяк, нет, я историк, я Батогов, не Битяговский, хотя похоже..." Он ворвался в дом, захлопнув перед толпой дверь избы.

Петр посмотрел на отца, понял. "Ну, Господи, пронеси!"

Мать рыдала в углу, предчувствуя свое разорванное ухоженное тело.

В дверь бился тюлений бок толпы, страшным рыком скалил зубы неведомый столапый зверь. Ухнуло, заголосило - на дворе мужичье вскрыло погреб, пили прямо из бочек, бочки били об намокшую от пролитого землю, и они лопались с хлюпаньем и треском. Дверь, наконец, выпала, обнажая ткань дерева, и толпа ворвалась в дом.

"Не при чем я тут! Его, его душите, я не царский человек!"кричал Осип, указывая на Данилу, но захлебнулся, бурой меховой кучей перелетел через голову и, растянувшись, провалился на дно берлоги.

Горела лампа дневного света, водочная бутылка сияла отраженной искрой, на ящике сидел Кириллыч.

Зверские бородатые рожи обступили Петра, пьяно обжигая воздух. Мужик с азиатским прищуром вытащил, путаясь в красной рубахе, из-за пазухи нож. Петр закрыл глаза.

Профессор почувствовал, что сердце пытается выбраться из груди, сжатое и избиваемое. "Все... Завтра же в отгулы", - выскочил из хранилища. Московский вечер немного его успокоил.

Обхватив голову фалангами, лапами, руками, скрючившись, Петр переваривал блеск неунявшегося еще под горлом бунта. "Что же они делают-то с людьми, гады, что они делают, - возмущение кипело в нем смолой, обжигая глотку. - Сволочи безнаказанные!"

Юность Качалова слиняла с Кириллыча, осела, сморщилась и стерлась, как переводная картинка, обнажая старческий оскал, небритые щеки и угольные морщины старого истопника. Очнулся Кириллыч только от неясной тревоги, исходящей извне.

Семен тихо подавил в себе медвежий стон и жалость к чужой, но вроде как родной матери, умершей лет четыреста назад, и тоже насторожился.

Оба истопника смотрели на Петра. Привыкшие не оставлять весомых следов, да, к тому же, не слишком еще соображая, они представили себе исчезновение ненужного свидетеля.

Кириллыч привычно превратил его огнем в пепел, Семен, почувствовав вновь дурной зуд изобретательства и неожиданно вспомнив Волгу, увидел тело Петра оплывающим, растекающимся по полу котельной мутными ручейками.

Петр ощутил удар. Начала воды и огня наполнили его и, равные по мощи, слились. Ощущая в себе скрытую энергию взрыва, Петр возмущенно поднялся, посмотрел на пьяных коллег. Они спали, зная за собой силу, не проверяя результатов последнего выпада. Петр вышел, хлопнув дверью.

На улице был вечер и легкая пурга. Петр поежился, достал из кармана пачку сигарет, спички. "А спички-то у меня откуда? Спер, наверное, у этих гадов." Петр закурил. Легкая искорка оторвалась от кончика сигареты, полетела прямо в лицо. "Допрыгался," - вспомнил утро Петя. Искра ударила Петра в лоб, нарушила равновесие воды и огня, прожгла сквозь мозг аккуратный туннель.

Спрятанная сила равновесия закрутилась, как часовая пружина, и Петр ощутил свое всемогущество. "Ладно. Во-первых, мне пластырь нужен, чтобы дырку на лбу заклеить. Во-вторых, чтобы эти двое меня не достали. В-третьих, чтобы пар нормальный был. Всегда. Да, еще чтобы одежда этог о... Как его зовут?.. Клона - рассыпалась. И еще... Что-нибудь самое желанное...

Ничего, с утра придумаю. Я им еще шороху задам! Такое с людьми вытворяют!"

Нина Ивановна неповоротливо ковыляла домой, когда шедший впереди нее человек рассыпался. Подойдя ближе, она увидела на льду только брошенную щедрой дворницкой рукой горсть песка.

"Всего вторую неделю на пенсии, а такое уже от лени мерещится. Завтра буду проситься назад. В гости я уже ко всем сходила, не киснуть же дом а..."

Следующее утро Нина Ивановна встречала на трудовом посту.