Александр Абрамов - Синий тайфун

Они спустились на палубу, прошли мимо капитана Артура Лепика, мрачно наблюдавшего за тем, как матросы крепили сорванную бурей шлюпку. Малинин не утерпел, оглянулся: на мачте вновь красовался алый флаг — боцман быстро выполнил приказ. Но флаг не развевался, как обычно, повис неподвижно, и Малинин только сейчас заметил, что ветер совсем стих, будто они вернулись назад во времени, как раз в тот самый миг, когда капитан посмотрел на свой барометр.

— Опять штиль, — сказал Малинин.

— Это не штиль, — откликнулся Рогов. — Это нечто иное. Смотрите, — он перегнулся через борт. — Что это с морем?

Малинин посмотрел на воду и оторопел. Море никогда не кажется нам прозрачным, взгляд сверху тонет в плотной, стального цвета водяной толще. Но толща эта чиста и не замутнена, а различные цветовые оттенки в ней лишь подчеркивают эту чистоту. Теперь же вода за бортом не была чистой: в ней, как в банке любителя-рыболова, кишела какая-то взвесь, придававшая морю ровный грязно-зеленый цвет.

Малинин рванулся было назад, но его остановил резкий окрик Рогова:

— Куда вы?

— В лабораторию. Надо взять пробы.

— Погодите, — отмахнулся Рогов. — Успеем. Отпустит капитан наших ребят, тогда и возьмем. А сейчас… — он опять к чему-то прислушался. — Мы, кажется, сбавили ход…

Малинин тоже почувствовал, что корабль резко снизил скорость. Но тогда бы изменился и звук, доносящийся на палубу из машинного отделения: стал бы мягче, глуше. Однако машина работала на предельном режиме: за время плавания Малинин научился определять на слух режимы работы двигателей.

— Странность на странности, — загадочно сказал Рогов и добавил: — Впрочем, послушаем, что нам хочет поведать наш милый студент: его явно прислал Артур.

К ним подбежал взволнованный и запыхавшийся Нолик — студент-географ, чья дипломная работа, как и диссертация Малинина, создавалась в экспедиции.

— Павел Николаевич, вас капитан зовет!

— Идем, — Рогов с сожалением отошел от борта, обернулся. — Сейчас Артур будет удивлять нас своим сообщением.

Малинин шел с Ноликом и думал, чем еще может их удивить капитан. Машина не тянет? Это и так ясно. Видимо, сопротивление среды возросло настолько, что она тормозит ход. Да и легко ли плавать в киселе? Кто-нибудь пробовал?

Он не ошибся: капитан только что вылез из машинного отделения, и на его обычно непроницаемом лице ясно читалось удивление.

— Мы все знаем, — опередил его Рогов. — За бортом что-то странное: похоже на планктон, только плотность много выше. Останавливайте судно. Будем брать пробу. — Он окликнул уже уходящего капитана: — Кстати, корпус не перегрелся?

— Не успел, — сказал капитан и пошел в рубку, а Малинин — в который раз? расстроился: почему до простых вещей Рогов доходит значительно быстрее? Ведь ясное же дело: возросло трение, возросла и температура…

Он сердито сказал Нолику:

— Позови ребят и тащите сюда оборудование.

Нолик побежал в лабораторию, а капитан, видно, уже успел отдать приказ: на корабле застопорили машины, он прошел еще немного по инерции и лег в дрейф.

Когда Рогов с Малининым дошли до кормы, Нолик с лаборантами уже спустили за борт люльку с приборами, два матроса встали у лебедки, а капитан Артур Лепик, посасывая свою неизменную трубку, наблюдал за происходящим, всем своим видом показывая, что не интересует его ни странная граница между тайфуном и штилем, ни загадочный феномен моря, тормозящий ход судна, а если что и волнует, так только отсутствие связи, да и то самую малость, чуть-чуть…

В лабораторной люльке помещались двое. Рогов быстро перелез через борт, а следом за ним в люльку спрыгнул Нолик. Малинин хотел заявить, что Нолику неплохо было бы постоять на борту, посмотреть, как старшие товарищи будут работать у воды, но не успел: Рогов махнул матросам рукой, и люлька поползла вниз.

Она остановилась у самой воды, и Рогов подумал, что слова «у воды» здесь не подходят: у ног его застыла странная зеленая кашица, на вид густая и вязкая. Он присел на корточки и опустил в нее руку.

— Осторожнее! — крикнул сверху Малинин, но Рогов не услышал его.

За тридцать с лишним лет работы он, казалось ему, успел узнать об океане все, что знала о нем земная наука. Он вдоль и поперек прошел эти широты. Он читал лекций в Оксфорде и, МГУ, в Гарварде и Беркли. Его работы цитировались на многих симпозиумах и конференциях. О нем знал ученый мир. И сейчас, сидя на корточках над зеленой кашицей, которая полчаса назад была обыкновенной морской водой, он с ужасом понял, что все его завидные знания ничтожны, пусты и бессмысленны, потому что ни одно из них не могло даже намекнуть, с чем они встретились. Он понимал, что казнить себя бессмысленно и бесполезно: наука — в его лице, сейчас! — встречается с подобным феноменом впервые, и феномен этот необъясним, не похож ни на что привычное. Прекрасная формула существовала некогда: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Закрой глаза, отмахнись, не верь, улыбнись презрительно: нет этого, нет, нет! Но рука с трудом входила в зеленое месиво, как входит ложка в желе, и желе это сдавливало руку, неприятно холодило кожу. Рогов резко поднялся, покачнув люльку, и осмотрел руку. Она была абсолютно сухой.

Сверху опять кричали что-то, но он опять не слышал, пытаясь все-таки объяснить необъяснимое привычными понятиями, найти какие-то аналогии, но привычные понятия не подходили сюда, а знакомые аналогии ничуть не напоминали то странное состояние воды (именно воды: Рогов не хотел, не мог думать иначе!), которое превращало ее в желе.

— Павел Николаевич, — Рогов вздрогнул и обернулся: Нолик смотрел с восторгом и ужасом, причем восторга было больше. Естественно: он не обременен всеми знаниями, он вообще не очень-то обременен знаниями, поэтому ему не страшно необъяснимое, а лишь любопытно до ужаса, который все-таки читался на его лице. Счастливое качество молодого ученого — верить тому, что есть, а не тому, что объяснено или объяснимо. Именно это качество и движет вперед науку, а Рогов? Ты его потерял, разбросал по симпозиумам, по ученым советам, по докладам и рефератам, которые и не нужны-то уже, ничего они объяснить не могут ни тебе, ни Нолику, никому. Значит, перешагни через них, забудь, начни сначала — вот отсюда, от этого киселя за бортом. И не бойся признать поражение, великий Рогов. Как знать, вдруг да обернется оно чем-нибудь, отдаленно похожим на победу…

Он встряхнул головой, будто сбросил оцепенение, спросил Нолика:

— Ну что?

— Температура невероятная! — Нолик даже захлебывался от восторга. — По Цельсию — тридцать восемь. А плотность все время растет, аписывать не успеваю.