Александр Карнишин - Игра

Жанжак встал перед дверью, вздохнул глубоко. Присел чуть. Ну…

Рука на засов, рывком с лязгом толкнула его в сторону. Нога — пинком в дверь, сам — колобком, под прикрытием отлетающей двери с крыльца прямо в крапиву, что разрослась вокруг дома. Над головой тупо стукнуло в дверь: раз, два, три. Ждали, значит. Слушали и ждали. Чуть высунулся из-за крыльца, и на уровне пояса, в самые темные тени на площади, не целясь — все равно темно — хлоп — хлопнул арбалет. Тут же откатился за угол, встал там, рычаг на себя, стрелу в желоб. Махнул арбалетом за угол, и снова — хлоп! И еще раз рычаг на себя, стрелу, выстрелил в другую сторону вдоль стены… Стон? Или только показалось ему? Уронил арбалет. Меч — из ножен широким движением наискось снизу вверх, обводя себя. Потом присел, махнул мечом на уровне колен вокруг, сделав по шагу в каждую сторону и тут же отступая обратно, вытащил на ощупь из сумки заветный пузырек, кинул с силой, чтобы разбить о крыльцо, прикрыв глаза левой рукой.

Вспыхнувший огонь высветил какие-то фигуры, тут же кинувшиеся в тень. Из ночи полетели стрелы, тупо стуча, впиваясь в угол дома, за которым стоял лекарь. Но зато не подойдут незаметно, ощерился он в усмешке.

Жанжак уже высматривал, каким путем кинуться ему в обход пруда к дальним кустам, за забор церкви, как на колокольне вдруг забил, зазвонил часто, как при пожаре, колокол. И тут же, как будто эта вспышка света и звон колокола разорвали тишину, со всех сторон раздались надсадные крики, ржание, топот копыт. По узким улицам неслись конники, кидая разожженные факела за заборы, спрыгивая на ходу к воротам, ломясь в них. Кто-то бился в двери колокольни, рубил их топором. Но те двери были сделаны на совесть, а из лука в темноте выцелить звонаря было практически невозможно. Звон плыл над селом и округой.

Теперь надо ждать помощи, а самим — отбиваться.

От дружинного дома слышны были частые хлопки арбалетов, а потом яростный крик идущих в топоры дружинников. Такой же крик подхватили от дома старосты. У того было пятеро взрослых сыновей, трое из которых еще не были женаты и жили с ним. Из домов через высокие заборы летели арбалетные стрелы. Да, да… Учитель объяснял им, что стрелы — у лука, потому что с оперением, а у арбалета — болты. Но все равно все село говорило "стрелы". Ведь из арбалета стреляют? Стреляют. Значит, стрелы.

Вспыхнул пожар на самой окраине, чуть осветив край неба вдали и темные заборы. Видимо, к какому-то дому враги подошли уже вплотную и теперь выкуривают защитников. Жанжак вертел головой, одновременно потихоньку, полуприсядя, нагнувшись чуть не к земле, отходил от своего дома, прикрываясь им, к забору, окружающему церковь. Арбалет он бросил за домом, и теперь в одной руке держал меч, а в другой бритвенной остроты длинный нож. Он никогда не считал себя хорошим бойцом, и поэтому теперь старался не попасть в толпу, не оказаться вынужденным биться на мечах.

От пруда, из кустов, разросшихся вдоль забора церкви, отделяющих от села поле с убранной уже капустой, полезли вдруг в тишине и молчании какие-то бесформенные фигуры с луками и с мечами в руках.

Лекарь спиной оперся о тесовый забор, совсем недавно обновленный и укрепленный обществом, присел на корточки, выставив перед собой меч и чуть отведя назад руку с ножом. Он понимал, что сейчас непременно погибнет, но бежать было просто некуда и уже некогда. Сзади высокий забор церковного двора, слева на площади качалась с натужным хэканьем и злыми криками толпа, раздавались удары стали о сталь, иногда вскрики раненых, а справа набегали неизвестные. Двое передних приостановились перед ним, всмотрелись в мерцающем свете огня:

— Же-Же?

Так его называли некоторые в селе, не понимавшие его имени, а от селян так его стали называть и другие его пациенты, в основном из свободных или патрульных.

Имя свое, такое нездешнее, он получил в хранилище, когда кто-то из старых учителей, глядя на русую лобастую головку очередного пацана, сказал:

— Ишь, какой головастый. Умный будет, видать. И русый… Был в древности такой Русый Жанжак — то-о-оже головастый…

Так и назвали.

Но это же не патруль? Те бы не успели так быстро на сполох. Им далеко, еще с час, ну, с полчаса если бегом.

— Же-Же? — настойчиво переспросил первый, а второй молча натянул тетиву лука. Наконечник стрелы блеснул в колеблющемся свете пожара. Из темноты к ним подбегали еще и еще.

— Кх-х-х-ха. Ну, я, — откашлявшись, прохрипел лекарь, прикидывая заранее, в какую сторону падать. — И что?

— Где староста?

У Жанжака как глаза открылись. Пятнистые бесформенные балахоны, украшенные ветками и пучками травы, луки, бесшумная походка… Вот это кто… Свободные пришли в село. С оружием, что невиданно. И — много свободных. Сразу столько он никогда и не видел.

— Очнись, лекарь! Мы пришли на зов! Мы слышим колокол! Ну? Где ста-рос-та? Ты оглох, что ли?

— Там, — облегченно выдохнул Жанжак, сползая по забору и усаживаясь прямо на сырую землю.

— Там, — повторил он, махнув рукой. — Налево за угол через площадь, и прямо по центральной улице на юг. Кричат где — там это, там его дом.

Раздались команды вполголоса. Разделившись на два отряда, свободные с двух сторон обежали его избушку, и вдруг молча ударили в спину нападавшим, сначала выпустив по стреле из лука.

Непрерывный звон колокола, упорное сопротивление дружинников, внезапный удар в спину неизвестного отряда — все это, видимо, смешало карты врага. Раздался пронзительный свист, шум боя как-то резко стал уходить, смещаться с площади на улицы, а потом раздался топот копыт, и неизвестные конники исчезли в ночной темноте.

И почти сразу прекратился звон колокола. Еще были слышны переклички дружинников, засевших в угловых дворах, еще ругались и кричали где-то возле постепенно затухавшего пожара, но бой уже закончился.

Кряхтя, поднялся у забора церкви лысый пожилой человек с добрым морщинистым лицом, постоял, ощущая необыкновенное облегчение от внезапно отошедшей смерти. Нагнулся со стоном, поднял воткнувшиеся в землю меч и нож, обтер их рукавом, и побрел медленно к своему дому, где уже потушили набежавшие со всех сторон женщины подожженное им крыльцо. В воздухе стоял запах гари и крови. Этот кисловато-соленый медный запах он бы не спутал ни с чем. Ветра не было, и он чувствовал запах собственного пота, затхлый запах от старой кожаной куртки, и этот запах крови, гари от пожарища, и радовался, что чувствует это, что опять повезло, что все еще жив.

— Лекаря, лекаря! Кто видел лекаря? — раздались крики с другого края площади. Жанжак очнулся, привычно, не глядя, сунул в ножны свой нож, приподнял левой рукой ножны меча и аккуратно вставил в них меч, так и не побывавший в схватке. Поправил на плече сумку и широким шагом пошел на крики, бросив на ходу тяжелую шапку через мерцающие угли на месте крыльца в темный дверной проем своего дома.