Джеймс Ганн - Рождество - каждый день

Я поспешил за ней, прикидывая, не ошибся ли. Ведь Джин должна теперь быть на службе. Нет. Я не мог ошибиться!

- Джин!

Я побежал. Она не сбавила шага. Я догнал ее и увидел, что волосы у нее пламенно-красные, короткие, туго завитые. И снова во мне зародилось сомнение. Я поравнялся с нею. Да, это Джин, но что с ней произошло? Лицо у нее было застывшее, невыразительное, как те, что я видел в метро. Глаза не смотрели на меня. Сквозь отверстия в бюстгальтере, словно вторая пара глаз, глядели прямо вперед выкрашенные ярко-оранжевые соски.

- Почему ты меня не встретила? Ты получила мою космограмму? - Я шел с нею рядом, обескураженный, обеспокоенный. - Джин!

Она не отозвалась. Не оглохла ли она?! Я схватил ее за голое плечо.

- Джин!

Она даже не повернула головы. Мы подошли к угловой аптеке. Джин открыла дверь, вошла. Озадаченный, я последовал за ней. Джин остановилась в конце длинной очереди женщин. Она терпеливо ждала, двигаясь вместе с очередью.

Женщина впереди положила на прилавок деньги. Продавец протянул ей какой-то пакетик. Наконец, подошла к прилавку Джин. Она взяла такой же пакетик и обернулась.

- Фрэнк! Как ты сюда попал?!

Глаза ее были широко раскрыты. Мягкие оранжевые губы улыбались. Она не походила на образ, который я хранил в памяти. Но это была Джин, и она радовалась мне!

- Джин! - я смеялся от счастья. - Мне показалось, что с тобой стряслось что-то. Ты так странно себя вела.

Джин тоже засмеялась. Своим прежним смехом, открытым, звонким. А может, она не изменилась, подумал я. Может, сам я изменился?

- Глупости, - сказала Джин. - Что могло стрястись со мною? Ой, Фрэнк, ты вернулся!

Не обращая внимания на толпу в лавке, она обняла меня за шею и поцеловала в губы. Я смутился.

- Не здесь, Джин.

- Ты никогда больше не уедешь, - сказала Джин.

- Никогда, - повторил я. Я взглянул на пакетик в ее руке. - Что это? Что ты купила?

Джин пожала плечами.

- Сама не знаю. Это рекламировали. - Она разорвала обертку. - Зубная паста. - Казалось, она была разочарована.

- И ты не знала? - сказал я. - Не знала, что покупаешь?

Джин взяла меня за руку и потащила из лавки.

- Ой, не будем говорить о таких вещах. Тебя ведь долго не было. Все так изменилось. Расскажи лучше, как тебе жилось в этом твоем навигационном маяке?

Она вела меня к нашему дому.

- Я мог бы ответить одним словом. Тоска. Каждые двадцать четыре часа я...

- Погоди, Фрэнк, - перебила Джин. - После расскажешь. Я хочу домой.

- Три года в разлуке за целую жизнь вместе! - сказал я. - Не такая уж плохая сделка. Но почему ты не на службе?

- Ой, я бросила, - сказала Джин. - Зачем служить, когда у нас так много денег.

Я почему-то встревожился.

- А сколько у нас денег?

- Не знаю... - Она пожала плечами. - Ведь я никогда не была сильна в арифметике. И многое в жизни ценнее денег. Ты, например.

Сердце мое заколотилось. Мы разлучились с нею, когда были еще молодоженами, безумно любя друг друга. На три года я продал свою жизнь только потому, что хотел купить ей все самое лучшее в мире. И теперь она была мне еще нужнее.

- Тебе так не терпится привести меня домой? - улыбаясь, спросил я и обнял ее.

- Не надо, Фрэнк, - сказала Джин и чуть отодвинулась. Моя рука опустилась. - Я прозеваю программу.

- Программу?! - воскликнул я. - Ведь я только что вернулся!

- Конечно, - сказала Джин. - Но ведь ты же никуда не уезжаешь.

Мы подошли к парадному. Я схватил Джин за плечи.

- Джин! - сказал я. - Что с тобой? Я дома. После трех лет мучительного одиночества. Разве ты?..

- Не надо, Фрэнк, - сказала она. - Не будь животным.

Я попытался обнять ее, но она вывернулась.

Джин открыла дверь, ринулась мимо меня в столовую и тут же уселась перед телевизором. По экрану сновали все цвета радуги.

"ТРЕТ-СТИРАЕТ ТРЕТ-СТИРАЕТ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ, - выла песня. - НЕ МОЙ НЕ ТРИ НЕ СТИРАЙ САМ ПЯТНА СТИРАЕТ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ-СТИРОСАМ ПРИМЕНЯЙ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ..."

- О, нет, - простонал я.

Пение длилось целую вечность. Наконец заглохло, и исчез водоворот красок. На экране мужчина с черными лоснящимися волосами страстно целовал блондинку. Оба они были убого одеты, но я так и не понял, почему. Они медленно, с трудом отрывались друг от друга.

- Джин, - сказал я, - выключи.

- Ты не понимаешь, - сказала Джин, не отводя глаз от экрана. - Я должна узнать, как поступит Сандра. Родни Джон искушает ее изменить мужу. Сандра терзается между романтикой и долгом.

"Так вот Сандра, чей муж мой лучший друг, - сказал мужчина. - Теперь, когда ты изведала всю силу и глубину моей любви, узы дружбы, честь, пристойность, богатство не имеют значения. Пойдешь ли ты со мной, Сандра, в мою хижину в горах?"

"О, Родни, - ответила блондинка, - тот, кто дал мне изведать любовь и страсть, что ушли, как я думала, навсегда. Я не могу. Любовь сильна, но зов долга сильнее".

Мужчина опять схватил ее в объятия, и они вместе стерлись и растаяли в свистопляске красок.

"СТИРОСАМ-СТИРОСАМ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ!.."

Я смотрел как очумелый. Что произошло с миром после того, как я покинул его? Четырнадцать с половиной минут одной и той же, без конца повторяемой торговой рекламы и тридцать секунд глупейшей передачи! Что опрокинуло вверх дном мировые ценности?

Я потянулся к телевизору. Весь экран заполнял мужчина, указующий на меня пальцем. "Не выключай эту программу!" - скомандовал он.

Я повернул выключатель. Свет на экране погас. Джин вздрогнула.

- Фрэнк, - сказала она. - Нельзя этого делать.

- Почему нельзя? - спросил я. - Я хочу поговорить с тобой.

- Потом. Разве ты не слышал диктора? Разве ты не слышал, что он сказал?

Она включила телевизор и снова уселась в кресло. Я беспомощно наблюдал за ней. Я выбежал из столовой до того, как заполыхали краски новой рекламы. И в тот же миг монотонная песенка погналась за мной, словно неумолимый дух. Но я не слушал. Я стоял в дверях кухни, испуганный, широко раскрыв глаза.

Кухня вся от пола до потолка была забита сверкающей хромированной утварью, брошенной навалом - грудами, кучами. Мороженицы, жаровни, кастрюли, электроприборы всех видов, любой величины. Почти ни один из этих предметов не употреблялся - шнуры были аккуратно сложены и связаны, как в магазине.

Шкафы ломились от продуктов. Консервные банки, бутылки, свертки были беспорядочно запиханы на полки, одно на другое - вот-вот полетят вниз. Ими были завалены столы, они уже переваливались на пол. Еще немного, и в кухню нельзя будет войти.

Они скрещиваются здесь, плодятся, размножаются и бесстыдно мутируются в карикатуры на самих себя! - теряя рассудок, подумал я.

Я попятился, и за мной с треском захлопнулась дверь. Есть мне больше не хотелось.