Кир Булычев - Хоть потоп !

Лера поднялась. Поезд, дернувшись, замер у платформы.

Суслин шел по платформе рядом, молчал, как человек, натворивший глупостей на вечеринке и теперь переживающий тяжелое и стыдное похмелье. Только на стоянке такси он вдруг потребовал, чтобы Лера дала ему свой телефон.

После этого Суслин раза два звонил ей, но умудрялся попасть в неподходящее время. Первый раз дома были гости и надо было их срочно кормить. Второй раз заболел гриппом Мишка. И все-таки Лера должна была себе признаться, что она благодарна обстоятельствам, заставлявшим ее после первых же фраз вешать трубку.

Как-то, встретившись на улице с Гариком Траубе, в необязательном и коротком разговоре она почему-то спросила:

- А как там ваш Суслин поживает? Открыл свои биоволны?

- Если и открыл, то таит от окружающих, - сказал Траубе. Он нес в руке связанные шнурками австрийские горнолыжные ботинки. В первую же минуту успел сообщить профану Лере, сколько они стоят и как невероятно трудно их было достать. Суслин был для него ненужным отвлечением, а Лера субъектом, которого можно было приобщить к поклонению ботинкам.

- Я ехала с Суслиным в Москву с симпозиума, он делился со мной своими черными мыслями.

- Нечем делиться, - сказал Траубе уверенно. Он был так весел и доволен собой, что Лере стало вдруг стыдно, словно она легкомысленно выдала доверенную ей Суслиным тайну.

И еще пожалела, что не взяла у Суслина телефона, не сможет его найти, ведь у нее - тысячи приятелей и несколько друзей, у Траубе - полмира в приятелях, а Суслин приходит в свой пустой дом (почему-то она решила, что он живет один) к несуществующим биоволнам совсем один.

Весь вечер она вспоминала, какой номер у пищевого техникума, в котором он читает химию, и запоздало расстраивалась от того, что на вокзале села в такси, не пригласив его с собой, ведь, может, у него не было денег.

С утра, обзвонив все пищевые техникумы, она нашла нужный и узнала, что Суслин там больше не работает, два месяца как уволился. Лера дала себе слово, что обязательно разыщет Суслина через Академию наук, и это обещание успокоило ее. Благополучно занявшись делами, она на следующий же день забыла о его существовании.

Суслин сам позвонил через неделю. Разумеется, снова дома были гости, но Лера, облегченно обрадовавшись звонку, унесла телефон на кухню, сказала, что разыскивала его.

- Зачем звонили? - спросил Суслин настороженно, и за звуком голоса, вовсе не оттаявшим от ее признания, она сразу представила себе укол маленьких острых глаз и рыжеватую тусклую бородку.

- Вы куда-то исчезли, - сказала Лера. - А я вдруг испугалась.

- Чего?

- Я в самом деле рада, что вы позвонили мне.

- А когда вы обо мне подумали?

Этого человека не размягчишь нежностью.

- Неделю назад.

- Поздно, - сказал Суслин разочарованно. - Не сходится.

- Что не сходится?

- Неделю назад со мной ничего не случилось.

- А когда случилось?

- Больше месяца назад. Месяц и три дня.

- Так что же?

- У меня был инфаркт, - сказал Суслин. - Самый настоящий. Очень обширный. Я вас не обманываю.

- Какой ужас! Но теперь вы поправляетесь?

- Как видите. Мне уже можно вставать. Здесь, должен вам сказать, варварский метод обращения с сердечниками. Нас заставляют вставать и ходить чуть ли не на второй день после инфаркта. Очень велик риск повторного приступа. Вы меня понимаете?

И тут он недоволен, подумала Лера. И спросила:

- Вас можно навестить?

- Разумеется. Кстати, обязательно принесите мне двухкопеечных монет.

Здесь автомат стоит на лестничной площадке и ни у кого нет двухкопеечных монет.

Когда Лера пришла в больницу, Суслин в синем тренировочном костюме сидел в холле четвертого этажа, смотрел телевизор, и на его физиономии было написано крайнее презрение к тому, что происходит на экране. На экране шел футбольный матч.

Борода у Суслина отросла и из клинышка превратилась в малярную кисть. В остальном он не изменился.

Они сели на диван у окна, Лера начала вытаскивать из сумки апельсины и парниковые огурцы, а Суслин после первых неуверенных попыток запихнуть ее дары обратно в сумку передумал, принял и отнес в палату, а когда вернулся, обнаружилось, что говорить им не о чем, словно оба выполнили ритуальное действо, после которого положено еще некоторое время пребывать в обществе друг друга, ожидая момента, когда можно откланяться и с облегчением расстаться.

Вместо повести о своей болезни Суслин вдруг сказал:

- Вы не представляете, как много для меня значит ваш визит.

- Ну что вы...

Лера осеклась, чтобы не сказать: "На моем месте так поступил бы каждый".

- Честное слово...

Лера вдруг поняла, что он близок к слезам, что у него дрожат губы и он замолчал потому, что боится, как бы голос его не выдал.

Лера сказала:

- Ну вот, совсем забыла. Я же вам последний номер "Иностранной литературы" принесла.

Она закопалась в сумке, чтобы не смотреть на него, но он уже овладел своим голосом и продолжал:

- Потом, потом. Я хотел вам сказать, что уже первая наша встреча произвела на меня большое впечатление. Это отношение искреннего участия, которое... Простите, я сегодня весь день репетировал эту речь и получалось очень складно.

Он робко улыбнулся, и Лера поняла, что не видела ни разу его улыбки, его лицо не было для этого приспособлено, и мышцы щек двигались неуверенно, словно он был актером, который так давно не играл роль, что теперь мучается, вспоминая.

- Мы говорили о том, что после меня ничего не должно остаться, помните?

- Да.

- А я ведь чуть не умер. И много размышлял потом.

Вот это было главное, что он хотел ей сказать.

Лере хотелось бы найти какие-то правильные, точные, нужные ему сейчас слова. И от того, что она не знала, какие слова правильные, возникал страх все испортить, и она молчала.

- А ведь вы не все знаете, - сказал Суслин. Он снова улыбался, теперь куда уверенней. - И воспринимаете мою речь в плане абсолютной абстракции.

Лера послушно кивнула.

- Так знайте же - я не только нашел биоволны мозга, но и научился их улавливать. Уже есть приемник биоволн.

Биоволн не существует, уверял Траубе, который все знает. Это все равно, что построить вечный двигатель.

- Калерия Петровна, - продолжал Суслин, не смущаясь отсутствием энтузиазма, - вы мне не верите? Мне никто не верил, куда более знающие люди, чем вы. Я выйду отсюда и все вам покажу. Вы знаете, что я ушел из техникума, потому что пришло время для последнего наступления. Я почти написал статью, короткую, три страницы на машинке. Этого достаточно.

- И земная слава?

- Ах, как вы злопамятны! Черт с ней, с земной славой! Хотя я от нее не намерен отказываться. Знаете, куда я пойду первым делом? К академику Чхеидзе. Три года он терпел мою лабораторию. А ведь я сам от него ушел. Озлился и ушел. Я приду к нему и скажу: по справедливости вы должны стать моим соавтором.