Майкл Муркок - Бледные розы

А может быть, то, что мнится нам заблуждением или безумием, лишь выше нашего разумения?

Мы выслушиваем сообщения о будущем, поверхностные, зачастую пристрастные. Случается, странник просто не понимает смысла увиденного. Вскоре он исчезает, и наши многочисленные вопросы повисают в воздухе. Почти наверняка их некому будет задать- новая встреча со странником так маловероятна.

Время защищает свою практичную природу всеобщего порядка и требует неукоснительного подчинения. Только преодолев природу Времени, человек сможет добиться иного положения в этом Мире. Пока же о будущем Земли нам известны скорее легенды, чем

факты истории. Они способны растревожить воображение поэта и оставляют равнодушным строгого исследователя. Такому мало исчезающих навсегда свидетелей, нужны факты, поддающиеся проверке. Кое-кто в науке вообще склонен относиться к будущему как к некой абстракции. Иные считают отчеты странников галлюцинациями психически неуравновешенных людей и отрицают возможность перемещения во времени.

Изучение свидетельств из будущего вдохновляет легковерных романтиков, вроде меня.

Я не стану уверять, что все в этой истории-чистая правда. Общие контуры повествования воссозданы по изложению величайшей искательницы приключений во Времени мисс Уны Перссон. Кое-что плод моей фантазии. Я решился домыслить некоторые обстоятельства, чтобы любовное приключение Вертера де Гете, излишне сухое и лаконичное в подлиннике, приобрело дополнительные краски.

Реальное существование моего героя в будущем отрицается лишь закоренелыми скептиками. О его жизни повествуют многие, не менее надежные, чем восхитительная мисс Перссон, источники. Хорошо известны и некоторые другие современники Вертера. Эпоха Края Времени привлекает исследователя еще и потому, что, весьма вероятно, скрывает разгадку нашего земного предназначения. Строгие моралисты обнаруживают там бессмысленность человеческого существования, а поэтов, подобных мне, интересуют куда менее глубокомысленные открытия. Непосредственный ум влечет к парадоксам и недомолвкам. Там, где недосказанность ставит в тупик дотошного собирателя фактов, фантазия обретает крылья. Беспечная трата беспредельного могущества на прихоти и развлечения заслуживает суровой отповеди учителя нравов, но, подобные резвящимся юным богам, обитатели Края Времени-желанный объект для сочинителя. Стоит лишь добавить немногое к свидетельствам странников, и выйдет история, способная многих позабавить.

Да, на Краю Времени живут вовсе не герои, вошедшие в предания, не зигфриды, зевсы или кришны. В них отнюдь не воплотились чаяния бесконечной череды поколений. Может быть, оттого они и привлекательны. Те из нас, кто прикоснулся к далекой Эпохе, сознают себя друзьями Железной Орхидеи, Герцога Квинского, Лорда Джеггеда Канарьи и всех прочих, разумеется, насколько это вообще возможно. Лично мне кажется, что мы способны даже понять кое-что в их внутреннем мире.

Поэтому я невольно отступаю от грамматических норм. Описывать своих добрых знакомых в будущем времени весьма неудобно. Надеюсь, читатель поймет меня.

Вертера де Гете мучила исключительность его прихода в мир. Он сознавал себя существом чужеродным без всяких видимых причин и поводов. Раздражение Вертера умножалось доброжелательным отношением окружающих к его чудачествам. Они готовы были даже поощрять эксцентрические выходки. Вертер жаждал требований сделаться "таким, как все", а вместо этого удостаивался торжеств во славу своего меланхолического нрава. В прошлое, туда, где еще сохранялись конфликты и процветало подавление личности, он удрать не мог согласно основному закону Времени, известному его Эпохе под названием Эффект Морфейла. Конечно, атмосферу борьбы и роковых страстей можно было бы без помех воссоздать, но творцом всего неизменно оставался бы сам Вертер.

Тот, кто безраздельно повелевает миром и при этом остается фаталистом, воистину достоин сожаления. Его горю не поможешь.

Как и Джерека Карнелиана, о приключениях которого уже рассказывалось, Вертера де Гете любили все. Оба способны были по самому пустячному поводу впасть в безграничный энтузиазм, оба были безоглядно влюбчивы. Вертер был готов всю душу без остатка отдать то Природе, то Идее, то Женщине, а то и Мужчине.

Из Отчета самой мисс Перссон, источника исключительно авторитетного, известно, как трактовал эту влюбчивость Герцог Квин-ский. По его мнению, таким свойствам души было не грех позавидовать. Он полагал также, что в основе всепоглощающих страстей Вертера коренится безграничная любовь к самому себе. "Подумать только, осыпать собственное "я" такими щедротами!-восклицал Герцог.-Вертер благоговейно преклоняет колена перед своей душой, а она, его суровый властелин, непрестанно требует в подношение все новых и новых экзотических даров".

Нет нужды напоминать, что замечание это было сделано вовсе не из недоброжелательности или неодобрения.

Нашим моралистам такого не понять. "Что такое Чувство?- вопрошают они.-Драгоценность, но неосязаемая. Мнимая, как прошлогодний снег".

А трагедию Вертера составляли именно чувства. Возможно, мучился он и от излишней самовлюбленности, но юность ни в чем не знает меры. Наш герой не прожил еще и половины тысячелетия и довольно часто затруднялся разобраться в самом себе.

До нас дошли поэтические строки Вертера, написанные, как уверяют, для Госпожи Кристии:

...Во сне ты мне особенно мила.

В пространстве, недоступном слову, взгляду,

Какая неизбывная услада,

Какая сокровенная слеза...

В этом отрывке-весь Вертер, но походит ли его достойная подруга на свой стихотворный образ? Пожалуй, в стихах она совсем не та, что известна нам. Скорее всего поэтическое творение Вертера отмечено известным преувеличением. Гранд Наив, он легко ошибался в людях и более всего в себе самом. Возможно, это свойство и составляло редкую ценность в его мире. Справедливость суждения о способности Вертера легко обманываться подтверждается другой цитатой-отрывком, начертанным ручкой Госпожи Кристии:

...Моя душа хранит в себе Мужчин

И нежных Дев. И помнит ласки их.

Не ищет объяснений и причин,

Свободна только в истинной Любви...

В этих строках, не похожих на поэтический опыт Вертера, видна хорошо знакомая нам Госпожа Кристия, не чуждая легкой самоиронии и кокетства. Как раз эти свои черты она наиболее охотно демонстрировала миру. Между тем случается и людям самого легкого и беззаботного нрава иметь богатую и глубокую натуру. Так в наш собственный век утонченный, роющийся в тайниках самосознания режиссер, глумясь над собой, ставит на потребу толпе площадное действо. И чем глубже погружается в себя, тем тщательнее драпируется в одежды фигляра, являясь публике таким, каким она желает его видеть. Госпожа Кристия-совершеннейшая актриса, умеющая безошибочно читать в чужих душах,-вознамерилась удовлетворить недостижимое желание своего любовника. И преуспела.