Анатолий Днепров - Клуб любителей фантастики, 1970–1971

«Я не очень хорошо понимаю, что это такое. Но, наверное, это для вас очень важно».

«Если ты не понимаешь, тогда почему ты плачешь?»

«Не знаю, — она горько улыбнулась в темноту, — мне очень тяжело. Я чувствую, как тебе тяжело…»

«Значит, и ты любишь меня…»

Голова ее поникла, а руки, едва заметные в темноте, нежно гладили траву.

«Мне пора. Отец меня ждет. Он и так нарушил приказ, когда разрешил мне тебя увидеть еще раз».

«Можно, я тебя поцелую?»

«Что ты! — Она прикрыла губы рукой. — Ты ведь знаешь, тогда мы умрем, ты и я!»

«Я хочу этого!»

«Нет, — она вскочила на ноги. — Нет! Нет! Нет!»

Она убегала к ладье, повторяя «нет», и гребцы впрыгнули в лодку, схватили ее за руки и втащили туда, а я, окаменев, слышал только умирающее в морском шуме «нет»… И еще до меня донеслось: «Я вернусь! Когда-нибудь я обязательно вернусь!»

Проходили годы, десятилетия, столетия, а я все бродил по этому берегу, слушая морской прибой, наблюдая, как камнем в слепящую голубизну падали белоснежные птицы и как они повторяли «нет»…

Но я ей поверил. Я буду ждать ее тысячелетия, пока не погаснет Солнце.

— Пора за работу. Уже воскресенье, и через три часа мы тронемся в обратный путь.

Я открыл глаза и уставился на электрический фонарик, который стоял на выступе серой стены.

— Почему «нет»?

Кучеренко рассмеялся.

— Что-нибудь приснилось?

— Да. Что-то грустное и очаровательное. А тебе?

— Мне тоже.

Мы снова принялись за работу. Теперь я писал очень медленно, как-то выдавливая из себя слова и фразы, но, странное дело, они начали казаться мне весомыми и обоснованными, хотя я знал, что просто фантазирую. Мне показалось, что и Владимир писал медленнее, чем вчера. Он иногда откладывал тетрадь, закрывал глаза и сидел так минуту-другую… Работа явно не клеилась, в голове была какая-то тяжесть, тяжелая пустота, в которой изредка проплывали ленивые мысли.

— Все, — сказал я. — Дай мне пива и воблы.

Пока я пил пиво, Владимир вытащил из моего рюкзака два больших серых пакета и вложил в них свою и мою тетради. Тщательно заклеил пакеты липкой лентой, и один пакет передал мне.

— Мой прогноз бери ты, а я возьму твой. Вскроем вечером двенадцатого сентября.

Странно: когда в лабораторию вошел Валерий Степанович, я почему-то вздрогнул. Мне показалось, что и Кучеренко, всегда небрежный и расхлябанный, подтянулся и насторожился.

— Привет, детки, — это было его обычным приветствием, хотя мы никогда не называли его папашей, даже между собой.

Он подошел к каждому из нас, посмотрел на приборы, бегло полистал наши рабочие тетради.

— Ну, что-нибудь получается? Есть какие-нибудь идейки? Да что вы на меня так уставились?

Действительно, я и Кучеренко смотрели на нашего руководителя, как будто видели его в первый раз. И вдруг Кучеренко ни с того ни с сего, с каким-то несвойственным ему волнением заявил:

— Вы пришли к нам с новостью, не правда ли, Валерий Степанович?

— Правда, — ответил тот. — Вам уже кто-то наболтал?

— Наболтал, — ответил Кучеренко.

Но я-то знал, что нам никто ничего не наболтал…

С этого все началось.

Я не видел, а скорее почувствовал, как вошла она, как поздоровалась почти шепотом и как подчеркнуто важно Валерий Степанович сказал:

— Надежда Ивановна, вы будете работать с этими славными ребятами. Вот ваше рабочее место.

Ее рабочее место оказалось рядом с моим, но я уткнулся в свою тетрадь и боялся взглянуть на нее.

— Я хочу вам сказать все начистоту. — Голос научного руководителя стал очень официальным. — Это моя племянница, и мне стоило немалых трудов убедить нашего директора взять ее на работу. Так вот, я хочу, чтобы вы все и Надежда Ивановна знали, что требовать от нее и от вас я буду в одинаковой степени, без всяких поблажек на родственную связь.

— Поняла, — услышал я до ужаса знакомый голос.

Кучеренко поднялся и вышел из лаборатории. Он иногда курил, а это в лаборатории не разрешалось.

Валерий Степанович нас оставил, я бессмысленно листал рабочую тетрадь, после включил микротом и стал резать на тонкие прозрачные ломтики замороженную ткань мозга белой мыши. Мне это было совсем ни к чему, но нужно же что-то делать.

— Меня приняли в качестве лаборанта, а училась я в спецшколе с биологическим уклоном. Только в прошлом году окончила. Я умею обращаться с микротомом. Давайте срезы буду делать я.

И тогда я взглянул на нее первый раз и у меня потемнело в глазах: я уже ее где-то видел!

— У вас очень приятный цвет загара.

Моя фраза выползла сама собой, ни к селу ни к городу.

Надя улыбнулась.

— Я только позавчера прилетела с юга. Из Евпатории.

— Золотистый пляж и прочее…

— Совершенно верно. Вы там были? Я жила не в новом, а в старом городе. Там песок, а немного дальше от берега трава…

Я не был в Евпатории, но то место, о котором она говорила, я знал до мельчайших подробностей.

В лабораторию вернулся Кучеренко, подошел ко мне и спросил грустным голосом:

— Ну как?

— L’aiment, — ответил я.

— То-то, — назидательно промычал Кучеренко.

И потянулась обычная рабочая пятидневка, обычная в лаборатории, но не совсем обычная вне стен нашего института.

Валерий Степанович пришел в среду к нам и торжественно вручил мне какую-то бумагу.

— Вот вам командировочное предписание. Надежда, вы и Кучеренко идите на вокзал, садитесь в электричку и езжайте по указанному здесь адресу. Это НИИ магнитных сплавов. Говорят, там есть группа сынков, которые, так сказать, в свободное от работы время, а еще точнее — во время сна, суют себе под подушку очень сильные постоянные магниты, и у них начинается… Впрочем, вы разберитесь во всем сами. Какая-то чертовщина!

В НИИ магнитных сплавов мы разыскали тех самых ребят, которые совали себе под подушку изготовленные ими же самими магниты, и они нехотя стали рассказывать, что это они делали просто так, из-за любопытства, прочитав где-то об опытах некоего доктора Мезмера и, следовательно, о мезмеризме, то есть о странных явлениях в человеческой психике, если эту самую психику потревожить магнитным полем.

— Ну и что-нибудь интересное получилось?

Я заметил, как у Володьки Кучеренко заблестели глаза.

— Да ничего особенного. Правда, мне удалось в полной темноте увидеть магнитное поле. Северный полюс подковы казался синим, южный — красным. А цвет силовых линий постепенно переходил от синего к красному. Глупость, конечно. За день так насмотришься на эти магниты, что видишь их даже в полной темноте.

— А если магнит под подушкой, сны снятся?