Михаил Пухов - Картинная галерея (сборник)

— А хоть бы и не успели, — продолжал Бутов. — Подумаешь, пуск новой электростанции. Каждый день появляются новые объекты.

— Это не какой-нибудь объект, — объяснил Егоров. — Это Станция, Станция с большой буквы. Станция, которая даст энергии больше, чем остальные электроцентрали мира, вместе взятые.

— Каждый день тоже не какие-нибудь пускают, — возразил Бутов. — Каждый раз что-то новое, что-нибудь «самое». Зачем куда-то спешить? События сами происходят вокруг.

Егоров усмехнулся. Спокойствие Бутова постепенно передавалось ему, и он уже верил, что они успеют вовремя, хотя до пуска оставалось менее получаса, а впереди лежала еще сотня километров с лишним. Но мысленно он был уже на месте. Он знал — что-то произойдет, и хотел при этом присутствовать, и теперь уже верил, что это ему удастся.

— Потом, что вы хотите увидеть? — продолжал Бутов. — Обычная, банальная церемония. Станция заработает — толпа закричит «ура!». Когда «Томь» выигрывает у «Спартака», ликования куда больше.

— Для физика Станция — это уникальный объект с очень высокой пространственно-временной концентрацией энергии, — объяснил Егоров. — Особенно в самом начале, сразу же после пуска, еще до выхода на режим, Здесь может наблюдаться ряд побочных эффектов — новых, совершенно неизученных.

— Почему — неизученных?

— Физики не занимались Станцией, — объяснил Егоров. — Ее строили инженеры, и никто не знает, что произойдет, когда эта энергия начнет выделяться в фиксированной точке пространства.

— Взорвется, что ли? — усмехнулся Бутов.

— Нет, пуск Станции безопасен. Этим как раз занимались, и это доказано. Но освобождение такой колоссальной энергии исказит геометрию мира. Может быть, это будет длиться мгновение, но так будет.

— Фантазия какая-то. Вы где про это читали?

— Я это считал. Вчера вечером, на клочке бумаги. И сегодня утром, на ЭВМ. Результат, по-моему, любопытен. Как я и думал, пока Станция выходит на режим, возможны ограниченные, строго локализованные нарушения причинно-следственных связей. Как это будет выглядеть, я не знаю. Но это будет.

— А я фантазий не уважаю, — заявил Бутов. — Все помешаны на фантазиях. А что в них такого?..

— Говорят, фантазия будит мысль.

— По-моему, она ее усыпляет, — сказал Бутов. — Если вам надо проснуться, сделайте глубокий выдох. Вберите в легкие лучший воздух Земли и посмотрите вокруг. Вы увидите только лес, тайгу на тысячи километров. И вы можете блуждать по этим лесам целый год, питаться грибами и ягодами, которых здесь уйма, и не догадываться, сколько тонн руды перерабатывается ежесекундно у вас под ногами.

— Да, это хорошо придумано, — согласился Егоров. — Двухэтажный мир. Промышленность в подземелье — остальное снаружи. Мы получаем необходимое сырье, и природа остается нетронутой. Когда-то делали по-другому.

— Когда-то автомагистрали строили из асфальта, — сказал Бутов.

Егоров ничего не сказал, глядя вперед, на дорогу, Наступили сумерки, и травяное покрытие наполовину потеряло свой неповторимый изумрудный оттенок. Гордость сибирских селекционеров — вечное покрытие, мечта дорогостроителей. Когда ее создавали, эта трава предназначалась для футбольных полей. Но оказалась незаменимым дорожным материалом, не имеющим соперников. Конечно, когда над шоссе проносится глайдер на воздушной подушке, все равно — трава или бетон, и то и другое не пострадает. Но если проходит тяжелый трактор или, допустим, танк — плохо придется бетону. А трава примнется, и встанет снова, и ничего с ней не случится.

— Просто счастье, что освоение Сибири чуть-чуть запоздало, — сказал Бутов. — Прежде наступление на новые территории проводилось стихийно, без оглядки на будущее. Результаты вы знаете. А здесь все идет по правилам, по науке, и иначе нельзя. Современная техника — она любую природу в состоянии искалечить. Потом уже не исправишь.

Егоров молчал, глядя вперед. Прямой участок шоссе закончился, дорога плавно вильнула вправо и по широкой дуге вылетела на берег реки. Плотный многотонный поток с трудом угадывался под невысоким обрывом, было уже темно, и только кое-где на черной воде лежали двойные огоньки бакенов.

— Выходит, вы у нас отдыхаете, — сказал вдруг Бутов. Не спросил — сказал утвердительно. Егоров усмехнулся.

— В командировке.

— А то у нас многие отдыхают, — сказал Бутов. — Почти из всех стран мира. И нельзя сказать, чтобы я этого не понимал.

Дорога взлетела вверх, темная лента реки осталась позади, и шоссе вновь превратилось в прямой коридор с отвесными стенами на фоне почти черного неба. Бутов включил дальний свет, по шоссе побежали тени, и вне двух световых цилиндров стало совсем темно.

— Что вы собираетесь делать после пуска? — спросил Бутов.

— Еще не знаю.

— Хотите, заглянем ко мне. В моем хозяйстве много интересного. Все время иностранцев возят, в порядке обмена опытом. Только никакого опыта они не перенимают, восхищаются и грустно вздыхают. У нас, говорят, так уже не получится. Слишком поздно спохватились, говорят.

— А это далеко? Впрочем, вам незнаком этот термин. Для вас тысячи километров — по соседству.

— Нет, действительно близко. Недавно поворот был. 150 километров, полчаса ходу. Собственно, все эти леса мои.

— Наверное, здесь и родились? Вы, сибиряки, оседлый народ. Живете на одном месте. Или это наше предвзятое, неверное представление?..

— Не знаю, — сказал Бутов. — Мне до настоящего сибиряка далеко. Приезжий я. Москвич, если вам интересно. Окончил лесной институт, направили сюда по распределению. Жена была недовольна. Глушь, говорит. Три года, говорит, жить в этой глуши. И было это 15 лет назад.

В кабине было еще темнее, чем снаружи, темноту подчеркивали зеленые огоньки на приборной панели, и лица Бутова Егоров не видел. А впереди он видел только прямоугольный вырез звездного неба в отвесных стенах тайги и вдруг понял, что небо подсвечено снизу, будто за горизонтом прячется большой город, к которому они приближаются.

— Посудите сами, какая же здесь глушь? — продолжал Бутов. — Глушь — значит глухое место, тупик, и деться некуда. А если здесь глушь, где же тогда простор?..

Егоров не ответил. Сначала ему показалось, что в голосе Бутова мелькнуло сожаление, но потом это ощущение исчезло. Бутов говорил искренне, и иначе быть не могло.

— И еще дети, — сказал Бутов. — Детишкам здесь больно уж хорошо. Поймите меня правильно. Я никого не осуждаю. Центр есть Центр, и природу там сейчас охраняют. Охраняют и лечат, если можно так выразиться. Но во многих местах лечить-то нечего. Ведь лес — он как лошадь или собака, хорошее обращение любит. А если с кнутом — остается бесплодная земля, прикрытая слоем мусора. Культурный слой, как говорят археологи.