Владимир Васильев - Прости им…

И что мы имеем? А то, что Леноша на самом деле пережила нечто, связанное со смертью. Слава богу, не с ее смертью. По крайней мере, не с нынешней, которой, надеюсь, не будет. Слишком похоже на информацию от гипнорегрессоров. Это может быть и порождением психики, извлекшей из памяти прочитанное в книгах гипнотизеров, и действительным воспоминанием, всплывшим из… А кто ж его знает, откуда оно всплыло, из каких архивов? Но до чего же это выглядело реалистично! Молодцы мы, что умеем не только слышать пересказ пациента, но и видеть то, что видит он! Вот только теперь перекрыли смотрелку-то…

Отвернувшись от нынешнего экранного «белого шума», я вглядывался в запись того, что видело «вечное существо». Оно это умело — быть всеми и всегда, а я не умел, и поэтому в голове моей мутилось, кружилось и качалось одновременно. Оно при этом и ощущало соответственно, а мне таких ощущений не дано. Смертный вечному не товарищ…

А на что же мы тогда рассчитывали? Ну, во-первых, на сам факт обнаружения или не обнаружения. Во-вторых, на то, что…

Я посмотрел на Лену. У нее было лицо глубоко задумавшегося человека.

Да никаких «во-вторых» не было, потому что мы даже гипотетически не предполагали столкнуться с «вечным существом». Ну, дух, душа и прочие сущности подобного класса предполагались, но ожидалось, что это будет нечто гораздо более простое, типа «архива» реальной жизни. А вот о свертке пространства или времени мы даже гипотетически не думали. Что такое пространство и время — вселенские сущности или атрибуты, и что рядом с ними душа — абстракция, философско-поэтическая метафора? Ну, были гипотезы об ее устойчивой волновой полевой структуре. Однако сие совершенно не подразумевало, что такая структурочка способна замахиваться на основы бытия. Так, может быть, все это — только слова, субъективные иллюзии? Но я же сам видел и вижу — голова циркулем танцует. Мало ли от чего она танцевать может?

На вторые сутки, несмотря на идеальные показания приборов, медики забеспокоились — с пищей еще можно было потерпеть, но без воды организму долго не протянуть. Она же почти двое суток не пьет! Хотя и никаких выделений организма не наблюдается. Эксперимент на такой срок рассчитан не был. Предполагалось, что, в крайнем случае, за несколько часов все будет завершено. Возможно, я как руководитель эксперимента давно должен был его прервать? Но странное поведение аппаратуры настораживало меня чрезвычайно — я не мог решиться, боясь разрушить то, что восстановить буду не в силах.

Они принесли капельницу и поилку. Закопошились, забормотали вокруг, оттеснив меня. Медсестра попыталась подсунуть руку под голову Леноши, чтобы приподнять ее чуть, и поднесла к губам поилку. Но ни рука, ни поилка не смогли приблизиться к цели.

— Что за черт! — возмутилась медсестра неожиданному препятствию. Поилка скользнула по невидимой твердой поверхности в нескольких миллиметрах от лица Лены, и немного воды пролилось. Струйка скользнула по щеке и затерялась на подушке. А рука медсестры так на подушке и осталась, не сумев проникнуть под затылок.

Попытка иглой капельницы проникнуть сквозь преграду также потерпела крах — погнулась иголка и повторно чертыхнулась медсестра. Повернулась ко мне и возмущенно спросила:

— Это что такое?!

Будто я все это организовал. Бедную женщину можно понять — она хотела помочь, а тут какая-то чертовщина.

— Черепаха может в панцире укрыться, моллюск — в раковине, а человеку куда деваться? — ответил я.

— Человеку врача слушать надо, а не в раковину прятаться! — с полной уверенностью в своей правоте заявила медсестра.

— Получается, что надо верить датчикам, а не своим привычкам, — прокомментировал присутствовавший при этом врач. — Этот пациент явно не нуждается в нашей помощи. Хотя я не могу понять, почему. А вы? — обратился он ко мне.

— Возможно, потому, что она сжала в точку время, — пожав плечами, ответил я.

— И что это значит? — поморщился он.

Мы были давно знакомы, неоднократно работали вместе, и я знал, что он терпеть не может непоняток и не поддающихся здравому человеческому рассудку заумностей.

— Вот, видимо, это и значит, — махнул я рукой на Елену, без дураков и преувеличений Прекрасную. Она была словно бы подсвеченной изнутри.

— Да, — кивнул доктор, — она прекрасно выглядит. — Идем, мать… Тереза.

И они очень по-семейному удалились в свой отсек. Фамилия медсестры и, впрямь, была Терезина.

А я уже не сомневался в том, что сказал. Леноша нашла способ дать мне понять, что происходит.

Прошло еще двое суток. Я оброс, потому что не хотел отлучаться от Лены — я же на посту, и должен оберегать ее от всяких зловредных случайностей. Еду мне приносили. Туалет был предусмотрен рядом.

А Леноша по-прежнему цвела. И аппаратура это подтверждала. Медики ходили хмурые и обиженные — ими явно пренебрегали. Приходило институтское начальство, потом академическое. Задавало вопросы, кивало с умным и озабоченным видом. Уходило.

Через неделю за бороду мою уже можно было, если постараться, дергать. Я старался, потому что больше ничем заниматься не мог.

На восьмой день меня ознакомили с решением Ученого Совета о прекращении эксперимента в связи с его бессмысленностью и опасностью для здоровья участника.

Я ответил, что только через мой труп. Мне гарантировали, что с этим никаких проблем не будет. Когда пришла комиссия по отключению, то на территорию, отведенную для эксперимента, войти не смогла. Хотя двери были открыты. Они кричали и требовали прекратить безобразие. Я пожимал плечами. Потому что и сам не понимал происходящего. Вернее, догадывался, зная Ленку, но, как сие вершится, понятия не имел.

— Мы отключим питание! — пригрозила комиссия.

И попыталась. К трансформатору, питающему институт, подойти они не смогли. Я в окно видел.

— Мы же с голоду помрем! — догадалась «мать Тереза» и вышла в дверь совершенно свободно, чем была искренне удивлена. Но обратно вернуться не смогла. За ней потянулись остальные. К концу дня мы остались вдвоем. Особо негативных эмоций по этому поводу я не испытал — фактически мы и так были вдвоем.

Я приготовился ждать ее еще тридцать лет и три года, не очень хорошо понимая, как продержаться без еды — ведь сам видел, что двери с той стороны ничего не пропускают. Однако к вечеру парень в камуфляже подкатил к дверям столик на колесиках и протолкнул его ко мне. Сам пройти не смог, распластавшись по невидимой поверхности. Матюгнулся и отступил назад.

Я крикнул: — Спасибо! — И подкатил столик в свой угол. Переложил снедь на свой стол и вернул столик-поднос за дверь. Сам выйти не пытался, опасаясь, что обратно не пустят.