Андрей Буторин - Желтый аспид

– Мне не надо креститься. Мне нужен пластик. Для пополнения запасов энергии и самовосстановления. Дай мне его! – Лан вытянул руку. Но еще не дотронувшись до цели, понял уже, что это не пластик. Целлюлоза, кожа, прочие органические вещества животного и растительного происхождения. И ни миллиграмма пластмассы!

– Это не пластик, – сказал Лан, опуская руку.

– Да ты никак пьян, Никодим Пантелеймонович? – нахмурился человек в черном. – Или болен… Нельзя так с собой поступать в шестьдесят-то годков. О душе пора думать. О вечном.

«Что он может знать о вечности?» – удивился Лан. Впрочем, вечность его сейчас мало интересовала. Энергия расходовалась быстрее, чем он рассчитывал. Тело донора и впрямь оказалось слишком больным и дряхлым. Пластик был необходим срочно! Лан стал вспоминать, где еще в этом веке могла применяться пластмасса? Эх, если бы знать, что его сюда забросит судьба! Всего лишь пару секунд и нужно-то было потратить на закачку нужной информации. И то, на саму закачку – куда меньше; основное время ушло бы на поиск и фильтрацию данных. Но сожалеть поздно, надо постараться вспомнить хоть что-то…

Но то, что вспоминал Лан, напрочь отсутствовало в лексиконе донора. Телевидение, кибернетика, информатика – пусто, пусто, пусто… Может, для сельской местности нужны более простые понятия? Например, телефон… Опять пусто! А если попроще – мобильная связь, связываться, звонить… Есть! И «связываться», и «звонить»!

– Звонить! – почти выкрикнул Лан. – У тебя есть то, чем звонить?!

– Есть, – вздохнул человек в черном. – Допился ты, Пантелеймоныч. Как есть, допился!..

– Мне не надо пить! – взмолился Лан. – Пойдем звонить!

– Эх, твои бы слова – да Богу в уши, – снова вздохнул человек. – Ну да ладно, звонить – так звонить. Это Богу угодно.

Человек поманил за собой Лана, вышел из здания, проследовал к высокой пристройке, зашел внутрь и стал подниматься по лестнице с каменными ступенями. Лан едва поспевал за ним – ноги донора едва шевелились, силы буквально таяли. Их едва хватило на то, чтобы подняться все-таки на открытую с четырех сторон площадку, под потолком которой висело пять темных неправильных конусов – скорее, параболоидов – разных размеров.

Человек в черной одежде взялся за веревки, свешивающиеся из центров параболоидов, и сильно дернул одну из них. Раздался громкий, отдавшийся вибрацией в теле звук. Человек потянул за другую веревку и вызвал еще один звук, более резкий. Потом еще один, еще и еще. От гулкого звона у Лана заложило уши. Но ему уже было все равно. Он видел, что пластика нету и здесь. Только камень – стены здания; дерево – потолок; растительная органика – веревки; и металл – звенящие параболоиды.

Лан почувствовал, как очередная вибрация, вызванная звуком самого большого конуса, отозвалась острой болью в груди донора. А потом остановилось сердце. Падая на каменный пол, Лан с грустью успел констатировать: «Мир погибшего пластофора…»

* * * * *

Уездный врач, Семен Ильич Ферапонтов, скучал. Ему был откровенно мерзок этот пыльный заштатный городок после великолепия Петербурга. Стоило ли учиться столько лет, тратить силы, нервы и маменькины деньги, чтобы в результате зашивать пьяницам порванные в драках морды и вскрывать чирьи на задницах местных «матрон»?.. Впору и самому спиться.

Хотелось чего-то нового, интересного, необычного. Да где его взять? Впрочем, что там говорил Тимошка?.. Привезли с утра тело покойного помещика. Как его?.. Шашек… Сашек… Сушик?.. Да-да, именно Сушик! Тимошка еще что-то такое выдал: дескать, сухой весь, подстать фамилии, будто из него все соки выпили. И еще что-то брякнул нелепое – мол, крепостные сказывают, якобы видели, как в барина змеюка залезла. Аспид. Желтый аспид. Вот ведь фантазия у нынешних крестьян! А что, крестьяне – тоже люди; уж кому и знать о том, как не ему, врачу. Что барин, что крепостной – те же печень с селезенкой внутри, тот же, пардон за вульгарите, ливер. Кстати, о ливере и сухости – вот уж и впрямь каламбур! – Сушика… А что, если на самом деле, так сказать, аспид?.. Образно выражаясь, конечно. А если по-простому – обычный солитер? Правда, никто бы не смог увидеть, как он в этого Сушика… г-мм… влезает… Но, тем не менее, это версия. А что? Делать-то все равно нечего, проверить разве что?..

Семен Ильич спустился в прозекторскую. Надел поверх халата заскорузлый кожаный фартук, велел Тимошке ассистировать. Сбросил несвежую, в тошнотворных пятнах, простыню с тела покойного, размял пальцы, кивнул:

– Ну-с!..

Солитера не оказалось. А ткани и впрямь были сильно обезвоженными. И, если можно так выразиться, обезжиренными.

Семен Ильич хмыкнул:

– И где же, так сказать, твой аспид?

– Чего это он мой? – обиделся Тимошка. – Это мужик, что труп привез, сказывал, будто дочка его видела, как змеюка желтая в рот барину заползла.

– В рот, говоришь? А ну-ткать… – Ферапонтов раздвинул челюсти трупа, заглянул в рот. – Ого!.. Ну-ка, подай пилочку, голубчик. Что-то у него, болезного, и впрямь там не того-с…

Сделав трепанацию и раздвинув серые морщинистые полушария, доктор только крякнул. Из середины головного мозга покойного, погрузившись наполовину в спинной, тянулось что-то желтое, толщиною в полдюйма. Ферапонтов подцепил щипцами «новообразование», вытянул и снова крякнул – перед ним, зажатая в жвалах щипцов, и впрямь висела змея. Желтая, длинная, почти в аршин длиной. Черные маленькие глазки тускло поблескивали на сплюснутой голове, тонкая щелочка рта, казалось, изображала злобную ухмылку.

– Какая гадость! – скривился Семен Ильич.

– Аспид!.. – мелко и быстро закрестился Тимошка.

– Да уж… – покачал головой доктор. – Вот и не верь после этого людям-с!..

Он бросил змеюку на стол, рядом с трупом. Взял скальпель, вонзил в желтое тельце. То есть, попытался вонзить – лезвие лишь скользнуло по шкуре, но разрезать ее не смогло. Ферапонтов попробовал еще – с тем же результатом. Он широко зевнул, отбросил скальпель и стянул фартук.

– Брось-ка эту гадость в печь, голубчик, – сказал он Тимошке и пошел мыть руки.

Санитар втянул ладонь в рукав халата и брезгливо, через ткань, взял змеиную тушку. Прошел в соседнее помещение, где в углу весело потрескивала поленьями печь-«голландка». Открыл чугунную дверцу, швырнул в огонь аспида и стал наблюдать. Желтое тельце загорелось не сразу. Зато, когда пламя распробовало новое угощение, из печного зева повалил такой едкий дым, что Тимошка раскашлялся и спешно захлопнул дверцу.

– Аспид – он аспид и есть, – откашлявшись, буркнул санитар. – Начадил-то, начадил, идолище поганое!..