Алан Фостер - Между-Мир

Это был зеленый Мир, Вселенная, Истина. Многоцветьем красок расцветали деревья, произрастали на просторе растения, опутывающие стволы деревьев и множество других растений. Появились щетинистые соцветия; ароматное благоухающее цветение в каждом мыслимом и немыслимом, возможном и невозможном очертании, цвете, величине.

Само изобилие, такое фантастическое. И все избегает и сторонится друг друга, чтобы не разрушать, а сохранять свой запах, свою самобытность, свои чувства и ароматы как можно дольше. Борн и Руума-Хум усердно обходят цветы с необычайными, незнакомыми ароматами.

Их запахи могли быть и смертельными. И это несмотря на их внешнюю яркую красоту.

Вьющиеся и ползучие растения не отличались внешней красотой, но они обладали насыщенными и разнообразными запахами. Третий уровень был богатейшим миром.

И хотя доминирует здесь растительная жизнь, жизнь животных тоже обильна, — орнитология, мир млекопитающих, рептилии, жители деревьев, плавающие или одновременно плавающе-крылатые, летающие. Все не перечислить.

Постоянный круговорот жизни и смерти проходил перед глазами Борна и Руума-Хумы, идущих сложным, запутанным путем к себе домой. Почти непреодолимой преградой на их пути вставал сильный пронизывающий до костей ветер. Они шли по веткам и листьям, которые трещали под их ногами, и искали, где можно было бы остановиться на отдых. В конце концов они нашли такое, казалось бы, уютное местечко с толстыми лесными ползучими растениями. Но Борн и Руума-Хум смотрели на все с некоторой подозрительностью. Как только Борн ступил на это место, он все понял, их могло тут затянуть, поглотить очень крепкое и цепкое сплетение растений.

По счастливой случайности луч света достиг Третьего Уровня, и Борн разглядел, какая опасность их тут подстерегала. Не подходя близко к обнаруженному им узкому отверстию, Борн заглянул в него и поразился глубине, ведущей наверняка на Четвертый и Пятый Уровень, на сотни метров вниз к зелени Нижнего Ада. Обойдя опасное место, фуркот и человек двинулись дальше. От усталости они уже не замечали окружающую их торжественную природу, не слышали величественное пение птиц. Любой ботаник был бы ошеломлен увиденным и услышанным.

Борн не был ботаником. Он не мог определить возраст растений, определить период их цветения, но его очень и очень далекие предки могли и знали это.

В конце концов Борн и Руума-Хум нашли себе удобное место для отдыха среди густых веток на одном из толстых суков.

И Борн и Руума-Хум были рады возможности остановиться и хотя бы ненадолго уснуть. Небольшой ростом Борн тут же очень удобно устроился.

Фуркот Руума-Хум тоже был доволен своим временным убежищем. Фуркоты всегда жили с людьми и отличались дружелюбием и общительным нравом. По первому же зову человека они легко отправлялись в путь, даже если их разбудят среди ночи. У них были острые когти и зубы, отличающие животных с хищническими инстинктами. Фуркоты очень ловко передвигаются и цепко держатся на ветке.

Руума-Хум с удовольствием растянулся на раскинутых ветвях и зевнул, хлопая своими тремя глазами. А потом протянул Борну свою большую лапу и принялся очищать ее от различных колючек, иголок и шипов.

Борн лелеял мечту навести порядок в этом лесном царстве и очистить наиболее нужные пути.

Умный и смышленый фуркот работал вместе с человеком очень осторожно и легко, но когда они заканчивали работу, — это уже был не человек.

Вечером, как обычно, пошел дождь. И лил он всю ночь. За несколькими исключениями дождь шел каждую ночь.

Это так же естественно, как то, что солнце встает утром. А дождь идет ночью.

Руума-Хум быстро заснул. Возле него устроился и Борн. Фуркот слегка шевельнулся во сне, голова его склонилась, прижавшись к плечу Борна.

Борн был доволен. Он погладил фуркота, как бы оценивая, пробежался своими пальцами по толстой зеленой шкуре.

Борну хотелось Домой. Он не чувствовал такой усталости, которая заставила бы его забыть предвкушение восторженной встречи. И даже короткий сон казался ему длинным. Он не мог так медлить. И поэтому еще в темноте начал будить фуркота.

— Уже утро?.. — изумился тот.

— Идти целый день, Руума-Хум, — сказал Борн. — Ночью шел дождь.

Поэтому к полудню будут красные ягоды и пьюм.

При мысли о еде Руума-Хум оживился. Вообще-то ему хотелось поспать… Но ведь пьюм, и к тому же скоро… Он еще раз выгнул спину, вытянул вперед передние лапы и процарапал параллельные борозды в твердой, как сплав, омертвелой поверхности ветки. Руума-Хум не мог не признать, что иметь при себе человека иногда очень даже неплохо. Люди знали, как находить вкусную еду, умели сделать интересным сам процесс питания. За это Руума-Хум с готовностью прощал недостатки Борна. Все три его зрачка загорелись. Люди гордились тем, что проделали грандиозную работу по одомашниванию первых фуркотов. Фуркоты не считали нужным оспаривать это. Они знали, что привязались к людям из простого любопытства. Впервые в своей жизни фуркоты встретили совершенно непредсказуемые существа, способные забыть и про сон.

Предугадать поступки человека — даже своего собственного — было невозможно. Поэтому фуркоты спокойно терпели людей, не особенно задумываясь над причинами этого. Фуркоты знали только, что такие отношения доставляют им удовольствие и приносят пользу.

Мечты о сердцевине пьюма привели к тому, что, взгромоздив на спину тушу грейзера, Руума-Хум заснул, но ненадолго… Так что Борн почти не потерял своего драгоценного времени. И они снова отправились в путь.

— Дом близок, — урчал Руума-Хум, останавливаясь и вылизывая толстым изогнутым языком больную переднюю лапу.

Еще час назад Борну начали попадаться знакомые приметы и зарубки на деревьях. Вот грозовое дерево, которое убило старую Ханну, когда та зазевалась. Вот серебристо-черный пень. Его они старательно обошли.

Один раз они остановились, чтобы пропустить проплывающего мимо летуна с длинными развевающимися жалящими усиками. Пока они стояли, летун издал певучий свист и опустился пониже. Возможно, он решил попытать счастья на Четвертом Уровне, где шустрые бушекеры встречались чаще.

Борн вышел из-за ствола и только собрался снять с себя плащ, как откуда-то сверху раздался резкий звук такой силы, что содрогнулся бы и пфеффермолл. По пронзительности этот звук не уступал охотничьему воплю чоллаки. Таким внезапным, таким мощным был этот звук, что обычно невозмутимый Руума-Хум от неожиданности встал в оборонительную стойку, уперся спиной в один из ближайших пней, несмотря на то, что туша грейзера сковывала его движения, поднял все передние лапы и выпустил когти.