Ольга Ларионова - Соната ужа

"Пинфины живут правее, а выше живут" - жест означал нечто волнообразное, последнее сообщение рождало надежду на то, что они-то и могут оказаться аборигенами, с которыми надо будет договариваться.

"Под кубической скалой живут... - ручки нарисовали несколько концентрических окружностей: что бы это? - А в травяных шалашах возле темного пика обитают невидящие"

Много... Слишком много для аборигенов. А если это животный мир? Ужи, кроты. Кто нибудь идеально круглый?..

Нет Пинфины не поставили бы их в один ряд с собой. Для этого они слишком рассудительны. Те, что живут в этих светящихся пещерах, - не коренные жители этой планеты зеленушки. Это самоочевидно. Тогда кто они? Гуманоиды и просто разумные существа, спасенные во время катастроф с их кораблями?

Или попросту пленники?

"Как вы попали сюда?"

Маленький пинфин не принимавший участия в разговоре, но все время украдкой поглядывавший на Сергея снизу вверх, испуганно шарахнулся в сторону и спрятался за своего товарища.

"Мы полетели большой корабль. Очень большой. Ваш самый большой корабль. Вы научили нас. Вы послали нас, узнать другой мир. Мы пролетели половину пути. Дальше не помним..."

Пинфин в отчаянии замахал смуглыми пальчиками исчерпав все известные ему жесты. Но Тарумов уже все понял. Им трудно было решиться на такое путешествие, и в то время, когда он гостил на Ван-Джуде еще было не ясно, поднимутся ли они хотя бы на исследовательскую экспедицию. Им для этого хватали всего - и уровня культуры и знаний, и умственного развития среднего пинфина не говоря уже о таких индивидуумах, как этот горе путешественник. Недоставало им одного жадного инстинктивного стремления к еще не открытому не познанному что всегда отличало людей и поэтому самим людям казалось неотъемлемой чертой всех высших разумных существ.

Пинфины были робки. Но как видно, не все - эти вот полетели...

"Сколько же вас было?" - "Семеро. Но двое уже... исчезли"

Исчезли? Удрали? Погибли? Схематический язык жестов, которым оба владели далеко не в совершенстве делал эти понятия неразличимыми. А ведь от выяснения этих тонкостей могло зависеть очень многое. Ладно. Тонкости на завтра.

"А где жил живу я?"

Это ему показали.

Маленькая, идеально правильная полусфера. Такое не могли сделать лапы - только руки. Порода осадочная, тонкозернистая люминесцирующая. Впрочем люминесценция может быть и наведенной. Не это главное. Главное - охапка сухого мха, по-видимому служившая постелью невероятной плотности циновка (ах да здешний мох высыхая сжимается вдвое), и под этим импровизированным одеялом - перчатки.

Обыкновенные синтериклоновые перчатки для механических работ, какими Тарумов страсть как не любил пользоваться. Только вот металлические кнопки на крагах выдраны с мясом. Это из синтериклона то! Но в остальном - обычные старые перчатки с некрупной но широкой руки. В них много работали. Здесь? И здесь тоже - рвали проклятый длинноволосый мох. Это видно невооруженным глазом. Тарумов обернулся к своим спутникам, замершим на пороге, и у него невольно вырвалось:

- А где же... он?

Недоуменное мелькание прозрачных и непрозрачных век. Тарумов спросил вслух надо было перевести. Надо было показать на пальцах - где мол тот что жил здесь до меня и которого вы из-за своей наивности, а может быть и просто невероятной дальнозоркости отождествляете со мной? Что с ним? Погиб? Исчез? Сбежал?

Нет. Он был человеком и, значит не мог сбежать оставив их одних. Если был человеком - не мог.

Тарумов не стал переводить свой вопрос.

Два грейпфрута - один выдолбленный, с водой, а другой - спелый с сытной мякотью - болтались у него за пазухой и отчаянно мешали. Сергей карабкался по зеленому склону который становился все круче и круче и мысли его были заняты только тем, как экономнее и рациональнее делать каждое движение. От малейшего толчка в голове взрывались снопы обжигающих искр, от слабейшего усилия совсем не фигуральные ежовые рукавицы стискивали ему горло и сердце. Воздуха! Почему так не хватает воздуха?

Сергей поднялся на какие-нибудь двести метров, и желтое озеро стыло и мертво поблескивает внизу. Каланча выросла еще больше, но все равно отсюда она кажется тоненькой тростинкой, которую совсем нетрудно переломить. Но вот ощущение пристального взгляда нисколько не ослабевает. Или это самовнушение? Не думать об этой гадючьей каланче. Не думать и больше не оборачиваться - на то, чтобы повернуть голову, уходит недопустимо много сил. А они последние. Если он потеряет сознание прежде, чем доберется до перевала, он повторит судьбу своего предшественника исчезнувшего где-то в этих замшелых уступах, за которыми кроется нечто неведомое.

Надо сделать последнюю остановку. Еще метров пятнадцать до маленькой седловины между двумя вершинами, которые снизу, от озера, казались головами уснувших великанов. А может, и не пятнадцать - здесь Тарумов постоянно ошибался в расстояниях. Да и туман сгущается с каждым пройденным метром, он уже стал почти осязаемым - не туман, а зеленая взвесь, атмосферный планктон. Сергей вжался в пружинящую изумрудную массу, заполнявшую щель между двумя камнями, нашарил за пазухой булькающий "грейпфрут". Достал фломастер и резким ударом пробил дырочку в твердой огненно красной корке.

Вода в середине плода была удивительной чистоты и тем не менее действовала как тонизирующее питье. Твердый плод, под лиловой коркой которого сытная белковая масса, - на обратный путь. Плоды находят в траве и доставляют на импровизированный склад полюгалы - сомнительно разумные пресмыкающиеся с Земли Кирилла Полюгаева. Сергей никогда не встречался с ними и, естественно, языка их не знал, да и теперь знакомство со всеми обитателями этой замшелой долины отложил до конца своей разведки. Прежде всего выяснить, где они и на каком положении.

Знакомство и создание единого коллектива - это уже от хорошей жизни. А хорошая жизнь - это если и не избыточная, то хотя бы достаточная информация.

Сергей выпустил из рук опустевшую кожуру. И она бесшумно покатилась вниз, почти не приминая длинноволосой, никогда не шевелящейся под ветром растительности, которую Сергей так и не решил, как называть, - то ли травой, то ли мхом, то ли водорослями. Она покрывала в этой долине абсолютно все, кроме сухой и светоносной внутренности пещер, и сейчас, карабкаясь по склону, который все круче забирал вверх. Тарумов только удивленно фиксировал - не позволяя себе остановиться и обдумать этот факт, - что поверхность камня под этой зеленью порой хранила следы чьих-то рук; то это были три четыре ступеньки, то идеально гладкая параболическая вогнутость, а то и сидящие рядком, словно древние памятники Абу-Симбела, загадочные фигуры, в которых угадывалось что-то условно-человеческое.