Александр Шуваев - Книга Предтеч

Четвертым был почти до немоты молчаливый горец-слуга, по словам Одонга: "Почти вовсе не человек, но поистине незаменимый в пути припас."

Пятым был бандит. Три года тому назад он явился в обитель с дальней восточной окраины Мира, назвался величайшим злодеем и свою историю поведал одному лишь Одонгу. Став вечным послушником, он всех превзошел в аскетизме и выполнял в обители самую тяжелую и грязную работу, вкушая при этом только самую малость самой постной и скудной пищи. Так он быстро ослабел и неминуемо помер бы, если бы прознавший про то настоятель не приказал бы ему питаться как следует и сохранить телесную силу. Тогда он проявил надлежащее послушание, но теперь, узнав, что ему предстоит сопровождать высоких учителей и, при необходимости, охранять их и защищать, "держа меч в правой руке своей" - осмелился усомниться:

- Отец мой, я поселился в обители, дабы никогда больше не лить человеческой крови, поскольку кровопролитие стало нестерпимо для меня с самого мига прозрения, и теперь неизмеримо легче для меня самому быть убитым, нежели убивать других.

Обладая пониманием людей, которое можно считать совершенным, настоятель тут почувствовал наличие упорства, сродни упорству мучеников за веру, бывшего хоть и ошибочным по отстаиваемым убеждениям, но все-таки непреодолимым, если ослушника не удастся переубедить. Все эти соображения многоопытный муж и человекознатец оценил молниеносно, а поскольку, при явной правоте своей, убеждать можно, - и должно! - по-разному, он счел резонным впасть в устрашающую ярость:

- Довольно! Я уже вижу, что дух Учения столь же темен для тебя сейчас, как и в день твоего появления здесь, и я зря тратил на тебя время и силы своей души. Кто лучше тебя знает, сколько людской крови ты пролил?! И эти реки крови ты надеешься искупить, таская воду, рубя хворост и каясь?! Тебе говорю я: сотни жизней, проведенных в подобной безделице не искупят сотой доли содеянного тобой! Святой человек, не чета тебе, душегубу, отказался от достижения блаженства, которое, по всем признакам, постигло бы его по окончании уже этой жизни... И ты отказываешься? Так иди же, веди жизнь бессловесного скота, поскольку это соответствует твоей сути!

Удивительно ли, при таких обстоятельствах, что ослушник капитулировал и, рыдая, вымаливал себе прощение, которое, впрочем, и получил без излишних затяжек, поскольку мудрый знает необходимую меру строгости и великодушия. Поэтому, когда его убедили, что забота о пожилых и слабых телом людях - благородна просто по определению, последние сомнения его отпали, сменившись неподдельным энтузиазмом. Одонг бросил еще один оценивающий взгляд на фигуру удаляющегося послушника и мысленно поздравил себя с удачным выбором: в рослом, сухощавом, с очень широкими плечами теле чувствовались сокрушительная сила и боевое могущество. Почти до колен послушника доставали его жилистые, узловатые руки, и не меньшей силой, - монах знал это, - было искреннее убеждение простодушного сердца.

В этой стране, как и в ряде прилегающих, твердо знают, что торопящийся сорвать яблоко рискует съесть его незрелым. Другой стороной той же самой мудрости была основательная уверенность, что дорогу может осилить только идущий. Так шли, не торопясь и не мешкая, пятеро людей, и даже нарочно трудно было бы подобрать более странную компанию: впереди, весь заросший диким волосом, шел костлявый аскет в набедренной повязке, за ним следовал крепкий немолодой человек в низкой желтой шапке с редкой бородой и увесистой сумкой в руках, которую он нипочем не хотел доверить никаким слугам. Следом высокий и могучий воин с необыкновенно-мрачным лицом вел под руку слепца с посохом, хотя тот, надо сказать, нуждался в опоре едва ли не меньше всех остальных. Замыкал процессию кряжистый горец, едва видимый под тяжелой и громоздкой кладью, ступающий уверенно и мерно, как невозмутимый вол. Они посещали горные селенья и деревни долин, где голубели квадраты рисовых полей и темнела листва плодовых рощ, и везде верующие считали за великое счастье накормить путников и принять их под своим кровом. Врач лечил, и ему давали посильную плату, - в тех случаях, когда он соглашался ее брать, потому что очень уж бедными были иные из деревень: горы были бесплодны, а в долинах людей давили местные владыки и многолюдие. Когда путь их лежал через совсем уж дикие и редко населенные места, им порой приходилось ночевать лагерем, и тогда слуга разворачивал шатер, добывал горючее, разводил огонь и ложился спать под открытым небом, а Тун-разбойник охотился и, в случае удачи, кормил остальных мясом. Поужинав, слепец и врач ложились на кошму и накрывались войлоками, разбойник садился спиной к костру, положив кривой меч себе под руку, и то ли грезил, то ли дремал. Аскет ложился на голый камень далеко от костра, и его душа успевала за одну ночь облететь весь мир, побывав во множестве мест. Почти два года потратили они в путешествии на юго-запад, и не нашли искомого в этих густонаселенных местах, - люди там были испорчены многолюдием и за сотни лет жизни в тесноте успели накопить много зла в крови своей и душе: обиды ранят только обиженных, но сотни лет унижения могут отравить и отдаленное потомство тех, кто были унижены. Мелкие, почти обособленные селения, которые они видели в самом начале своего пути, в горах, тоже не годились, поскольку кровь, запертая, словно в бутылке, в малом числе людей, прокисает в череде поколений. А когда у мальчика, отрока или юноши была видна чистота крови, он уже не был тем, что требовалось путешественникам, - белой табличкой без надписи, младенцем, грубые руки уже успели испачкать эту белизну уродливыми росчерками и невежественными письменами. Во весь рост встала перед путниками великая трудность простого дела. Однажды, после ночевки под открытым небом аскет заговорил едва ли не впервые с начала пути:

- Надлежит повернуть на север, потому что мы ничего не найдем здесь.

Спутники принялись расспрашивать его о причине столь неожиданного предложения, но он только молчал, глядя как будто бы сквозь них и очевидно считая разговор оконченным. Они повернули по слову его, и бесконечный путь неизвестно куда продолжился. В бесплодных поисках прошло и еще четыре месяца, и путь теперь снова вел вверх, к бесчеловечной красоте снежных перевалов и голубых корон, венчающих грозные пики. Вот на этом-то пути и случилось так, что во время одного из ночлегов путники угодили в руки шайки жестоких негодяев под главенством некоего Рванг Гвонга, и, без сомнения, погибли бы, если бы не вмешательство могучего горца из местных, пришедшего на помощь в самую трудную минуту. Вдвоем с Туном-послушником они разогнали шайку, более, чем на половину истребив ее. Погиб и главарь. Горец признался, что этой ночью его выгнало из дому чувство, бывшее непонятным ему самому. Тем более, что он старался не отлучаться из дому, поскольку жена его должна была скоро родить. А надо сказать, что жена его была не из местных жительниц, и привез ее хозяин из далекой южной страны, славившейся колдовской прелестью своих черноглазых красавиц с солнечной кровью. Глянув на спасителя, врач пожелал непременно остаться до родов и поглядеть на ребенка, присутствие мудрого лекаря было истинным даром судьбы и благоволением Неба для горца, поскольку жил он н вдали от других людей, и поблизости не было опытных женщин. Он рассеял также последние сомнения путников, боявшихся оказаться в тягость, если ожидание затянется: