В Брагин - Искатель утраченного тысячелетия

Я вышел на перрон.

Убегают от платформы вокзала рельсы. Они бегут попарно... попарно... Сколько чувств, мыслей, ассоциаций возникает в тот миг, когда смотришь на эти стальные пути,- они уходят, все уходят вдаль...

Я глянул на транспарант. Мне надо ехать до платформы Зеленцово.

"Зеленцово... Зеленцово", - торопливо искал я глазами на транспаранте. Вот удача! Поезд рядом... Скорей... Он уже трогается... Бегу.

- На Зеленцово? - раздался позади меня чей-то задохнувшийся голос.

- Да, да, - нетерпеливо ответил я, и вслед за мной в вагон вскочил какой-то человек.

В вагоне я устроился у окна. Отдышавшись от спешки, огляделся. Странно! Ведь сегодня воскресенье, а столько свободных мест. Ах да, очевидно, добавочный. Мне просто повезло!

Поезд набирал скорость. Продавщицы мороженого толкали в проходе вагона свои сундучки на каточках, предлагали, перечисляли все сорта мороженого.

Я раскрыл книгу.

- Спасибо! Вы подсказали мне мой поезд! - услышал я возле себя.

Напротив меня на скамейке, тоже у окна, сидел молодой человек. Густая шевелюра, высокий лоб, беспокойные глаза.

- Понимаете, на ваших московских вокзалах трудно разобрать транспаранты - указатели движения поездов. Вот у нас в Ленинграде - все начертано четко и ясно.

- Порядок! - сказал я насмешливо. - В Ленинграде - порядок! А в Москве - одна суета...

- Зачем же обобщать? - Юноша еще что-то хотел сказать, но вдруг замолчал: он поймал мой взгляд - а я усиленно рассматривал авоську, висевшую на крюке над его головой.

Я вовсе не любопытен. Какое мне дело до чужих авосек? Но здесь! Чего только в ней не было, в этой сетке. Какой странный натюрморт! Помидоры - и томик Блока, вязка баранок - и "Биогеохимические очерки" Вернадского, творог в пачках - и Рахманинов "Вариации на тему Паганини", бутылка с оливковым маслом - и разноцветные детские кубики в целлофане.

Я отвел глаза, но на скамейке увидел еще одну такую же авоську: коробка диетических яиц, банки сгущенного молока, книга Эйнштейна "Эволюция физики", тут же сыр в яркой финской упаковке и нотная бумага, свернутые в трубочку ноты и поверх всего ребром - патефонная пластинка в красном футляре.

Поезд шел. Останавливался. Пассажиры входили, выходили. В окно я не смотрел: читал книгу. Сколько прошло времени? Не знаю.

- Те... те... - Голос из микрофона очень ясно прозвучал: - Станция Мезенцово! Поезд дальше не идет! Пассажиров прошу освободить салоны вагонов.

- Мезенцово?! - вскочил я: ведь мне надо в Зеленцово! Почему же Мезенцово?!

- Прошу освободить вагоны, - снова раздался голос из громкоговорителя.

Что я наделал! Перепутал поезда! Ну и ну! И этого молодого человека подвел.

- Предвидел! Две нечеткие буквы на вокзальном трафарете могут изменить жизнь человека,- взволнованно, шепотом говорил мой спутник, сходя на платформу и таща свои сетки.

- Жизнь не переменится от того, что два-три часа мы подождем, - ответил я возможно спокойнее, но внутренне негодуя на свою рассеянность.

- А разве случайность не может стать роковой?

- В Ленинграде, конечно, у вас случайности не бывают! Наверно, там буквы на транспарантах печатают и проверяют на фабрике Гознака, как десятирублевки...

- Не смейтесь. Мне завтра играть перед Дмитрием Дмитриевичем.

- Перед кем?

- Перед Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем, - с удивленным нетерпением ответил мой собеседник. - Я должен подготовиться. А я, видите ли, с поезда на поезд прыгаю!

- Обождем два часа здесь, в Мезенцове, а там поедем на промежуточную станцию Меншуткино, сделаем пересадку, и через двадцать минут будет наше Зеленцово, - нарочно рассудительно отвечал я.

Ожидать поезда на Меншуткино было очень, очень скучно.

Шагал и шагал по платформе мой спутник, метался из конца в конец, томился, наконец устал, сел возле меня на скамейку.

Мне захотелось развлечь его.

- Раз судьба нас связала, так давайте познакомимся, - начал я. - Как вас зовут?

- Окольничий Сергей Васильевич, - охотно отозвался молодой человек.

- Итак, вам предстоит разговор с Шостаковичем? - сказал я, после того как назвал себя.

- Да.

- Так вы музыкант?

- Я без пяти минут биохимик.

- Кто?

- Да, да, я на пятом курсе университета.

- Итак, четыре года назад вы шли на экзамен в университет, а знали, что вам надо учиться музыке?

- Нет, я честен перед самим собою. Мир для меня зазвучал совсем недавно... вдруг... Однажды в белую ночь неподалеку от Медного всадника. Я вдруг подумал, что, может, на этом самом месте когда-то Пушкин и Мицкевич укрывались от дождя под одним плащом,- подумал... н вдруг словно что-то прорвалось наружу: и слова Пушкина, и думы Мицкевича. И отсюда началось. Весь мир предстал предо мной в немом многоголосом звучании. Оно не прекращалось ни днем, ни ночью. "Нет, сказал я себе, - от самого себя не откажешься, никуда не убежишь... Мне надо учиться музыке. А все остальное трын-трава".

Мучительное чувство! Чем бы я ни был занят, но днем и ночью на все, что бы ни случилось, о чем бы ни вспоминал, на все возникает свое звучание.

Смотрите! Вот мы перепутали поезда, а во мне уже подымается вихрь, рой голосов - они рассказали бы людям о загадке случая, о его значении, о роли в жизни человека. Знаете, о чем я мечтаю? Я хотел бы написать симфонию "Теория вероятностей". И одна из частей - это встреча Пушкина и Мицкевича в ненастье, возле Медного всадника.

Окольничий почему-то внезапно замолчал и стал перекладывать продукты в своих сетках.

Я поднялся со скамьи, чтоб ему не мешать.

"Впечатлительно живет... - подумал я. - Трудна, ох трудна жизнь этого милого человека!"

Теперь уже не Окольничий, а я бродил вдоль станции. Бродил скучно и бездумно. Вглядывался в ослепительную голубизну неба, вслушивался в деловые гудки паровозов, шмыгавших то туда, то сюда...

Медленно я подошел к краю платформы. И вдруг услышал женский голос, идущий откуда-то снизу. Я невольно прислушался.

И вот с этого мгновения все и началось.

ВИШНИ... ВЛАДИМИРСКИЕ ВИШНИ

- А у меня пятистенок... да с железной крышей, - откуда-то снизу долетел до меня низкий, звучный и чем-то обеспокоенный голос женщины. - Летом полдома дачники снимают. Сад у меня вишневый. Им вишни продаю. Все лето варенье варят. Бог весть, сколько сахару изводят. Да пусть варят, их дело. А я вот встаю утром, смотрю па дом, на сад. Вот и говорю дочке: "Дочь! Неужели буду я и дом и сад делить?.. Да с кем? С твоим студентом-художником, который всю свою родню из-под Тулы из колхоза перевезет?"

- А она что? Она-то как отвечает? - послышался высокий голос другой женщины.

- Она-то? Она в ответ: "Мама! Вам бы все сад да сад! Сберечь сад! А любовь мою сберечь вы и не хотите!"