Владимир Михановский - Аполлон
— Убеги от него — и дело с концом, — добавил кто-то. — Тогда этот белковый придет в себя.
У Коли было сильное искушение задать стрекача, но он пересилил себя, хотя и был порядочно перепуган внезапным преследованием: не хотелось в глазах приятелей прослыть трусишкой, хотя с роботами, лишенными ограничителей, как известно, могло приключиться всякое. Кроме того, и необычный белковый чем-то заинтересовал Колю.
Так они миновали несколько кварталов, сопровождаемые притихшими ребятами.
В начале улицы, которая круто поднималась в гору, робот остановился. Остановился, сделав по инерции несколько шагов, и Коля.
— Ты — Искра? — спросил робот внезапно. Голос его был низкий, рокочущий, но он показался Коле приятным.
— Что? — растерянно переспросил мальчик.
— Человек, твоя фамилия Искра? — переспросил робот настойчиво.
— Да, — растерянно ответил Коля. — А откуда ты знаешь?
— Мне показалось… — Не договорив, робот покачнулся, отчего контейнер, стоящий на его широких, как шкаф, плечах, угрожающе накренился.
Ребята, окружившие их, молча слушали диалог Коли и белкового робота.
— А что с тобой? — спросил кто-то у робота. — Может, помощь нужна?
Белковый покачал головой.
— Я недавно на Земле… Отвык от гравитации, в голове мутится… Это пройдет, — отрывисто проговорил он, не отрывая взгляда от Коли. Затем надолго умолк.
Мальчик сделал нетерпеливое движение.
— …Синие. Они синие-синие, как два лесных озера, — вдруг быстро проговорил белковый, словно очнувшийся от забытья.
— Ты о чем? — спросил Коля и инстинктивно сделал шаг назад: во взгляде робота ему почудилось что-то угрожающее.
— Не бойся, юный землянин, — пророкотал белковый, как будто угадав его мысли. Затем запустил свободное щупальце наверх, достал из контейнера связку из нескольких бананов и бросил ее Коле: — Лови!
Мальчик, однако, был так растерян и взволнован странным разговором, что не пошевелился, и связка бананов, описав дугу, шлепнулась о стену дома, после чего упала на голубоватый, нежно отсвечивающий пластик тротуара.
Кивнув всем на прощанье, белковый поправил груз и медленно двинулся вверх по крутому уличному подъему.
— Как тебя зовут? — крикнул кто-то из ребят вслед допотопному роботу.
— Аполлон, — пророкотал белковый, не оборачиваясь.
Ребята прыснули. Уж слишком разительным было несоответствие между именем и всем видом робота, еле волочащего конечности, к тому же имеющему столь странную и смешную форму.
Друзья подошли ближе к Коле.
Приятель спросил:
— Ты его знаешь?
— Откуда? — пожал плечами Коля.
— Мне показалось, что он тебя когда-то знал, но не мог вспомнить, когда.
— Странный он, Аполлон.
— Он добрый, — произнесла задумчиво девочка и, нагнувшись, подняла связку бананов. — Ого, какие тяжелые! И кожура с синим отливом. Наверняка новый сорт.
— Пойдем купаться! — крикнул кто-то, и стайка ребят, прыгнув на бегущую ленту, стремительно помчалась к пляжу.
До возвращения на Землю старый Аполлон трудился на Деймосе — спутнике Марса.
На Деймосе были обнаружены следы внеземной цивилизации, и по инициативе Межпланетного Совета там была развернута грандиозная программа археологических раскопок, охватившая все небольшое небесное тело.
Руководители программы включили в нее Аполлона в надежде на то, что удастся использовать его уникальную память — бесценную сокровищницу и кладовую информации. Ведь это был самый старый из всех роботов Солнечной системы: в земных единицах измерения ему было около трехсот лет.
Аполлону довелось участвовать во множестве космических экспедиций, и благодаря умению чувствовать и переживать информация в его запоминающем устройстве была классифицирована так, как это мог сделать только человек.
Разумеется, после Аполлона появилось множество других роботов той же серии, а затем и более совершенные, но их опыт не шел ни в какое сравнение с опытом Аполлона.
Однако надежды организаторов деймосских раскопок не оправдались.
В памяти Аполлона неожиданно обнаружились необъяснимые провалы, она словно рвалась на куски, как старая, пришедшая в негодность кинопленка.
Даже перед самой простой логической задачей, еще совсем недавно не составлявшей для него труда, Аполлон становился в тупик, вот и пришлось его списывать с Деймоса.
Так он попал в гавань.
Первые дни на Земле Аполлон очень страдал от гравитации, от которой успел отвыкнуть: ведь на Деймосе практически царствовала невесомость. Приспособляемость робота оставляла желать лучшего: его системы ориентации в пространстве давно уже утратили былую гибкость.
С трудом переставляя налитые свинцом, непослушные щупальца, Аполлон бродил по окрестностям гавани. Разглядывал образчики земных растений, смотрел на пологую равнину, мучительно напоминавшую ему что-то. Или ловил чуткими — все еще! — анализаторами степной, напоенный травами ветерок, привычно раскладывая его на компоненты, как он делал это там, на далеких планетах…
Особенно нравились Аполлону степи — заповедные земли, которые начинались сразу за портом. И конечно, море. Он мог часами стоять на берегу, глядя в пространство, на линию горизонта.
В памяти робота в эти минуты теснились смутные воспоминания, похожие на эти осенние облака, — столь же бесформенные и неуловимые. Иногда из них выплывали зримые образы.
Чаще всего это был хоровод светил, из тех, которые Аполлону довелось повидать на своем долгом веку. Он путал названия, а они бесконечной чередой проплывали перед его внутренним взором: красные тусклые карлики, обладающие чудовищной гравитацией, зеленые ласковые светила, как бы струящие спокойствие и доброжелательность, оранжевые беспокойные солнца, швыряющие в окрестное пространство факелы-протуберанцы.
С чувством, близким к ужасу, он вспоминал Черную звезду, в плен к которой едва не угодил корабль.
Но чаще всего ему, конечно, виделось Солнце, ласковое земное Солнце, единственное во Вселенной. То, которое и сейчас сияет над ним, когда ему удается выглянуть сквозь разрывы низко бегущих туч.
А увидел его он, когда впервые покинул купол биоцентра Зеленого городка. Было это давно, невообразимо давно…
Что осталось от той поры в том, что он, как и люди, называл памятью?
Вглядываясь в горизонт до рези в фотоэлементах — он их называл глазами, — Аполлон силился оживить, вызвать в памяти тот день, самый первый день своего самостоятельного существования.
Но это ему пока не удавалось: перед мысленным взором проплывали только какие-то клочки, обрывки, легкие как пар и столь же неуловимые.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});