Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 3

И — жарко. Пар от меня бил струями, и пот жрал глаза. И еще громко пыхтело и стучало в ушах.

Может быть, поэтому я не сразу понял, что Дашка уже не одна. Кто-то в черном стоял рядом с нею, подняв руку вверх — привлекая мое внимание.

Я кое-как проморгался, помахал рукой в ответ.

— Держитесь крепче! — повторил черный человек. И я стал держаться крепче…

— Извините, — мягко проговорил спаситель, разглядывая мое запястье. — Трудно рассчитать силу в такой ситуации.

— Да о чем речь, — сказал я. — Просто ссадина. Затянется. Все заживает, и это заживет. Ерунда.

— Давайте я вам помогу. Тут идти еще с километр.

— Докуда?

— Там мой дом. Надеюсь, вы не откажете мне — побыть моим гостем?

Дашка дернула меня за рукав. Я взглянул на нее — она быстро-быстро кивала.

— Спасибо. Только, видите ли…

— Не беспокойтесь. Дарья мне уже все объяснила. У меня нет ни линии доставки, ни порта связи, ни нуль-Т. Так что вы никак не нарушите свой… обет.

Он сказал это с неуловимой заминкой, а у меня вдруг словно открылись глаза. Мой спаситель, высокий, широкоплечий, загорелый и по виду очень сильный человек одет был в черную монашескую рясу. На груди его висел грубый крест из темного дерева.

— Пойдемте, — с легкой усмешкой (или мне показалось?..) он забросил на одно плечо мой рюкзак, подхватил Дашкин — и зашагал по тропе. И мы, переглянувшись, тронулись следом, и вновь вначале я плавал в собственной боли, а потом будто бы вышел из нее, а она волоклась за мной следом, цеплялась и канючила…

Мы спустились к речке, перешли ее по простому крепкому мостику — и оказались у входа в неширокое ущельнце; из ущелья катился ручей, прозрачный настолько, что казался дрёмой. Дном его были белые камни.

А через несколько минут ущельице расширилось, превратившись в маленькую долину, окаймленную зеленью. На этом берегу ручья прятался в соснах стандартный полевой модуль «Домбай», совсем как в полевых лагерях Юнны — только на крыше вместо обязательных антенн топорщились черные панели древних фотовольтов. Возле дома лежал, припав на брюхо, элегантный серосеребряный глайдер. А напротив, через ручей, я увидел стоящие в ряд невысокие каменные плиты — десять или двенадцать…

Может быть, сказалась усталость. Может быть, я слишком отвлекся на пейзаж и перестал смотреть под ноги… В общем, подвязанный ботинок мой несчастный разболтался, ослаб — и соскользнул с какого-то невидимого камушка в невидимую ямку. Вспышка боли была настолько яркой и резкой, что я не просто рухнул — а еще и заорал вдобавок.

Сознания я не терял, но несколько минут просто не мог ничего замечать кругом и ни о чем думать, кроме как о ноге, проклятой чертовой ноге…

Монах внес меня в дом на руках — это при моих-то без малого ста — и уложил прямо в прихожей (по совместительству — кухне) на жесткий топчан, крытый шерстяным одеялом. Дашка, подозрительно сопя, стянула ботинок со здоровой ноги, а потом стала помогать монаху высвобождать меня из шинели; стыдно, но я чуть сам не разревелся тогда и от боли, и от растроганности чувств. А потом монах решительно пресек все мои неуверенные возражения и разрезал повязку.

Что сказать? Гипс раскрошился и не держал. Сине-багровая опухоль выросла еще больше, стопа теперь формой своей напоминала коровье вымя.

— Прошу извинить… может оказаться больно…

Куда уж больнее, хотел сказать я, но подумал, что это будет враньем. Вполне может быть и больнее. Впрочем, руки монаха оказались бережными. Он не столько ощупывал, сколько слушал руками. Или смотрел — судя по его же реплике:

— Я вижу по крайней мере два перелома… вот — лодыжка, а вот — плюсневая…

Потом он поднял лицо, улыбнулся и сказал:

— Что я говорил, Леонид Андреевич?.. и новые гости пожаловали…

Я запрокинул голову. В дверях, ведущих в одну из двух комнат «Домбая», стоял высокий худощавый мужчина с котом на плече. Свет падал на него сзади, рисуя лишь силуэт. В следующую секунду кот мягко оттолкнулся, спрыгнул на пол, а с пола — мне на грудь.

— У-ух! — сказала Дашка. — Как его зовут?!

— Наполеоном, — ответил монах. — Но отзывается и на Бонни.

Кот сунул морду мне под мышку и мощно заурчал.

— Как тщательно он сегодня намывал гостей, — сказал человек в дверях знакомым голосом и вышел из пятна света, так что теперь я уже без сомнения узнал его.

— Здравствуйте, Леонид Андреевич. Мир тесен и странен…

— Простите… Я вас знаю?

— Вряд ли. Меня зовут Петр Черышев. Мы встречались дважды — при довольно бурных обстоятельствах. Но — в толпе. Когда была утечка в лаборатории Галати. И еще на Радуге…

— Вы были на Радуге?

— Ну… как сказать… Я был на «Стреле». Так что самое интересное я пропустил.

— Черышев… Простите, не могу вспомнить. Тогда… тогда все было так… нервно.

— Да, конечно. Мы сразу улетели на юг…

— На те сигналы… Да-да. Помню. Не поверите, но — этот эпизод помню. Так, значит, это были вы?

— Не только я. Нас было два десятка.

— Конечно, конечно… — он стал всматриваться в меня, и я понял, о чем он думает. Но помогать не стал.

Дашка обошла его и положила мне руку на плечо.

— А вы — тот самый Горбовский? — спросила она вздрагивающим голосом.

— Да вроде бы я, — ответил он. — А как вас зовут, сударыня?

— Дарья. Дарья Петровна.

— Очень приятно…

— А уж как мне-то приятно! — заявила Дашка.

Я накрыл ее руку, прижал. Спокойно, сказал про себя. Она хотела выдернуть руку, но услышала меня и удержалась.

И вдруг Горбовский все понял. Я видел, как изменилось его лицо.

— Мир полон странных перекрестков, — почти повторил я.

— Леонид Андреевич, — сказал монах, — раз уж вы встали — сходите, пожалуйста, за льдом. Вы знаете, куда.

— Мм… да. Знаю. Конечно, знаю…

Он подхватил стоящее в углу ведро и вышел наружу. Мембрана сомкнулась за ним.

— Я плохой врач, — сказал монах. — Вернее, я совсем не врач. Так, эмпирик…

Он замолчал. Кот распластался по мне, тяжелый, мягкий, горячий. Казалось, он впитывает мою боль.

— Если использовать методы двадцатого века, вам придется задержаться у меня недели на две-три, — продолжал монах. — Или же — можно прибегнуть к активатору. У меня есть полевой бета-активатор. Тогда вы сможете ходить уже завтра. Что из этого меньше противоречит вашим принципам?

— Если всерьез — не годится ни то, ни другое. Как ты считаешь, Дарья?

— Может быть, — сказала Дашка невпопад. Потом она включилась: — Не знаю, папа. Это уже не игра.

— Это и не было игрой.

— Ты делаешь вид, что не понимаешь меня. Я ведь о другом.