Эдуард Геворкян - Деревянные облака

– Все здесь, герр Хевельт! – ощерился рябой. – Чмыхова провести – это ни-ни! Чмыхов на сто верст измену чует.

Офицер поднял указательный палец, и полицай замолчал.

Анастасия Захаровна окаменела у окна, а Савелий как присел на скамью, так и остался сидеть, положив руку на топорище.

Лыков стоял, держась за плечо Женьки, а Валентина прижалась к нему, глядя застывшими глазами на солдат.

Хевельт подошел к столу, мельком глянул на лежащего, сказал: «Вундербар», – и засунул пистолет в кобуру.

– Я-то думал, она только щенка прячет, – махнул полицай стволом винтовки в сторону Анастасии Захаровны, – а тут, выходит, вот оно что! Говорил мне Петро про Жомова…

– Иехх!

Бледнеющий на глазах Жомов, не размахивая, въехал прикладом в подбородок Чмыхова. Чмыхов грохнулся об пол. Дед Савелий привстал, и в тот же миг топор, описав короткую дугу в воздухе, хрястнул о грудь солдата у двери, тот перегнулся пополам и, вогнав короткую очередь в пол, свалился.

Второй успел полоснуть очередью деда Савелия, и тот упал лицом вниз. Жомов выстрелил солдату в живот, а когда немец схватился за рану, полицай выстрелил снова.

Хевельт выдрал из кобуры пистолет, и тут в спину ему бабахнул револьвер Лыкова. Офицер извернулся ужом, вскинул парабеллум, но выстрелить не успел.

Вторую пулю Кузьма всадил ему в лоб. Фуражка, сдвинутая на затылок, отлетела к стене. Хевельт взмахнул руками и упал на спину, оскалившись в зверской улыбке.

Раненый пошевелился на столе, медленно раскрыл глаза, со стоном поднял правую руку и, дотянувшись до браслета, коснулся его.

С громким щелчком, похожим на сухой треск ломающегося льда, в комнате возник и тут же исчез черный шар. Вместе с ним исчезли Лыков, Женька, Валентина и тот, кто лежал на столе – я…

Глава первая

Четырнадцать лет мне исполнилось, когда я вместе с родителями переехал из Алтайской промзоны в Базмашен. Отец тогда работал старшим наладчиком грузовых линий, мать занималась химией гафнийорганики и носилась между институтом и промзоной. Дома мы ее видели с четверга по воскресенье. Утром в понедельник она успевала быстро проинструктировать и перецеловать всех и исчезала под вой и слезы младшей моей сестры. Впрочем, через несколько минут сестра спокойно говорила: «А мамка наша опять ускакала», – и шла на первый этаж, в детский комплекс.

Ситуация была простая: отец подписал контракт на два года, работа затянулась, и четыре раза пришлось продлевать контракт. Два года обернулись десятью, школу я закончил в промзоне, а сестра доучивалась в Базмашене. Старшая сестра, Кнарик, жила с матерью в Москве. Повзрослев и слегка разобравшись в делах взрослых, как-то я спросил у отца, не развелись ли мы с ними? Отец молча покрутил пальцем у виска.

– Не помните, сколько было окон у вашего дома в Базмашене? – спросил мужчина в светлой рубашке, рассеянно перебирающий пластинки инфоров.

– Десять – двенадцать… – Я пожал плечами.

В Базмашене нас ждали бабушкин дом и сама бабушка. Она сразу же принялась хлопотать, окружила плотной заботой.

Потом был большой семейный совет, и меня долго пытали насчет планов на будущее. Будущее для меня было в туманной дымке, сквозь которую проступали всяческие картинки романтического свойства. После того как тесты развеяли дымку, романтики поубавилось. Выяснилось, что к химии склонности у меня никакой, хотя мать к ней подталкивала, напирая на семейные традиции. Мне нравилось возиться с красками, но два спаленных экрана привели к мысли, что живопись не для меня. На математических играх я часто попадал во вторую десятку. Неплохо справлялся с агробионикой во время летних отработок учебного кредита. Но сказать, что мечтаю работать на гидропонных плантациях, не могу. Куда хотелось, так это в освоенцы – пиф-паф-трах-бум, трудности и героизм, приключения каждый день. Но на конкурс освоенцев подают с двадцати одного года, да и то, если овладел двумя профессиями.

Ждать семь лет? Вечность! Я поддался уговорам бабушки и записался на четырехлетний цикл в Базмашенский политехникум, благо тесты. «Конструирование и эксплуатация обучающих систем» – так назывался цикл.

Выпускную тему защитил по высшему баллу и получил открытый сертификат. После недолгого раздумья выбрал специальность «испытатель обучающих машин». Меня направили в Ереванский учебный центр на полугодовую стажировку. Потом или просто повезло, или маманя пустила в ход связи, но вдруг образовался контракт в Мытищинский институт экспериментальной педагогики. Отец был недоволен, зато мать откровенно радовалась – из Подмосковья до нее всего десять минут без пересадки.

Два года в Институте. Одна командировка в Тихо. Там никак не могли разобраться после монтажа с тренажерами, а все наши наладчики сидели на Проекте. Вот и попросили меня быстренько слетать туда-обратно. На Луне время провел весело. Систему я им наладил, правда, всю неделю слегка мутило. Народ там гостеприимный, но никто не предупредил, что при пониженной гравитации некоторые напитки домашнего изготовления из организма выводятся медленно.

На Проекте из нашего сектора было трое – Глеб Карамышев, Райнер Клюге – испытатель Европейского учцентра, и я. К тому моменту, когда Проект выходил на финиш, Карамышев вывихнул ногу, у Клюге родилась дочь, и он взял недельный отпуск. Тут выяснилось, что в монтаже напутали коммуникации, потом вдруг скисла элорганика, и пришлось менять транспьютерные блоки. Испытания грозили завершиться провалом, прогон за прогоном кончался неудачей, ну а чем кончилась восьмая проба, вы, наверное, знаете лучше меня.

Директор Института переглянулся с человеком в светлой рубашке, задававшим странные вопросы. Тот кивнул и подошел к столу.

– Извините за назойливость еще раз! Моя фамилия Прокеш, я, можно сказать, эксперт.

Я привстал и кивнул.

– Собственно, – добавил Прокеш, – экспертом я стал позавчера, почти сразу после вашего… происшествия. У меня одна просьба. Повторите все подробности – цвет глаз ваших уважаемых родителей, сколько комнат в доме вашей бабушки – словом, все!

Директор с интересом посмотрел на Прокеша.

– Вы полагаете, это настолько серьезно? – спросил он.

– Не знаю! Но у меня есть маленькие сомнения, а как эксперт я обязан их рассеять или… Наоборот. Даже самые невероятные предположения. В первую очередь – самые невероятные.

– Вы думаете, – директор пожевал губами, – рокировка?

– Ничего я не думаю, – улыбнулся Прокеш, сел в кресло и сцепил пальцы на большом животе, – ничего не предполагаю, подвергаю все сомнению, в том числе и гипотезу рокировки. Покровский, конечно, большой ученый и великий физик, но у его учеников необузданная фантазия. Это хорошо, но…