Дмитрий Емец - Хроника одних похорон

- Ваш участок Е-30, вот у той бетонки, левее вагончика. Там на месте все готово. Заплатите - сколько скажут, но если насчет оградки начнут заикаться, скажете: с Макаровым уже договорено, задаток дали. Ясно?

- Макаров - это вы?

- Я! - подтвердил лысеватый и, повернувшись, ушел.

На гроб он так ни разу и не взглянул. "Какой уверенный и спокойный человек - показал, сказал и - всего хорошего, - с завистью подумал Фридман. - И всё уместно, всё кстати. Разве бы я так смог? Тащился бы вместе, и мне плохо, и всем плохо".

Длинный тощий Фридман с его обостренным чувством несуразности момента, все время смотрел в землю, напуская на себя как можно более огорченный вид. Он постоянно держался рядом с матерью и вдовой, оказывая им мелкие услуги: подавал свечи, придерживал за локоть, обводил вокруг мелких лужиц и, когда они смотрели на него, потупливался и вздыхал. И всё казалось ему, что его, одногодка и друга детства, все винят и укоряют в смерти Гриши и вот-вот кто-нибудь ляпнет: "А ты-то сам почему жив?" - "Но я не видел его три месяца! Не я же вел машину!" - скажет Фридман. "Ну и что: а жив-то почему? Если из двоих кто-то должен был погибнуть, то почему не ты?"

Тележку с гробом везли Шкаликов с Леванчуком: экспедитор толкал сзади за ручку, Шкаликов направлял. "Его же, наверное, трясет там", - с любопытством думал Леванчук. Они шли быстро, и основная процессия немного даже приотстала.

Один раз навстречу попалась машина, дорога была узка, но Шкаликов упорно не посторонился, хотя мог бы, а лишь прищурился, продолжая везти каталку прямо ей навстречу. "Если зацепит - я-то отскочу, а он вывалится. Нет, ничего не будет: слишком глупо... да, точно не будет", - не без разочарования подумал Леванчук.

Встречная машина, взяв правее, остановилась, наполовину съехав с дороги: больше не позволял кустарник. Когда мимо двигалась вся процессия, вынужденная растянуться, чтобы обогнуть автомобиль, водитель сосредоточенно разглядывал руль. Сестра жены, постучав в стекло, крикнула ему: "Ты еще б на танке приперся! Чтоб ты разбился, задохлик!" Водитель вяло огрызнулся, но как-то заведомо непобедительно.

- А что на автобусе нельзя было доехать до места? - спросил Полуян у Лямина.

- Значит, нельзя, - сердито ответил тот.

Через минуту он уже махал рукой и распоряжался:

- Здесь, здесь! Сворачиваем! Осторожно, ребята, Гришеньку! Сюда, сюда! Лида, Галя!

Там, где разраставшееся кладбище подползло уже почти к бетонному забору, возле одной из вырытых впрок могил стояло четверо рабочих. Рядом, бесцеремонно прислоненный к соседней, стоявшей уже плите, лежал инструмент - лопата узкая, колодезная, на железной ручке, две лопаты совковых, две штыковых и лом.

Когда процессия приблизилась, рабочие подошли и, привычно раздвинув провожающих, свезли каталку с дорожки, установив ее рядом с могилой для последнего прощания.

Леванчук рассматривал рабочих с жадностью, как он рассматривал все здесь на кладбище.

Один, лет пятидесяти, был, похоже, у них за бригадира - уверенный, широкий, с виду очень дельный. Двигался он не суетливо, говорил негромко, не оглядываясь даже на того, к кому обращался, как человек, давно привыкший, что его слушают и даже удивившийся бы, если бы это было иначе. Двое других могильщиков - один вислоусый и другой маленький, рыжеватый, были, похоже, тоже опытные люди. Лишь последний, мальчишка лет семнадцати, с обветренным загорелым лицом, был похоже чей-то сын, взятый для приучения. Леванчук, почему-то полагавший, что все могильщики непременно должны быть пьяницы, живущие от бутылки к бутылке, был немало озадачен при виде этой толковой и трезвой команды.

- Как звали-то? - спросил бригадир у Фридмана.

Тот растерялся. Его отчего-то укололо прошедшее время. "Так и обо мне скажут: "Как звали? Но я-то существую. Как я могу не существовать?" мелькнуло у него.

- Григорий, - ответил кто-то за Фридмана.

Бригадир удивленно взглянул на друга детства и отошел.

- А... Ну прощайтесь, - он снял крышку и аккуратно, чтобы не испачкать ткань, опустил ее на соседнюю оградку.

После небольшого замешательства стали подходить по одному, прикладываться. "Скорее бы зарыли... Целый день насмарку ... Ничего не поделаешь - надо значит надо", - думал Полуян, отходя и уступая место Шкаликову.

Тот звучно и крепко поцеловал складную иконку на груди покойника и бумажку у него на лбу.

- Ну давай, брат... Давай, прощевай!

"Пахнет? Нет, не пахнет еще. А лоб вроде согрелся..." - подумал Леванчук, когда настал его черед. Заняв место поближе к могиле, он с жадным любопытством следил, что будет дальше.

Когда все побывали у гроба, к нему подошли мать и жена. Заметно было, что каждая хочет проститься с покойным после другой, чтобы именно ее поцелуй был последним, который он унесет с собой. Эта озабоченность была написана на заплаканном красном лице жены так же явно, как и на восковом лице матери. Некоторое время обе стояли, пропуская одна другую, но, поняв, что мать все равно не отступит и пойдет даже и на скандал, вдова, чуть покраснев от досады, подошла первая. Наклонившись над закрытым лицом покойного, она опомнилась, устыдилась своего раздражения, но все равно под взглядом матери поцеловала покойника как-то вскользь, напряженно и быстро отошла, словно говоря своим движением: "Ах так? Хотела - ну вот тебе!"

"Нет, она не знает, что я должен. Да и разве эта долг - пустяк", - подумал Леванчук, наблюдая за вдовой.

Мать прощалась долго, причитала, много раз целовала, держа одной рукой голову покойника за подбородок, другой же придерживая за лоб. Целуя, она покачивала голову в такт своим причитаниям. Полуян прислушивался: не хрустнет ли что.

"Надо же. Не брезгует. Еще заразится чем-нибудь... Или нельзя заразиться?" - подумал он.

- Уведите ее! Уведите! Не видите, она не в себе! - нервно произнес Лямин, отворачиваясь.

Он несколько раз дергался с места, словно порываясь силой отвести мать, но всякий раз не решался. Наконец, когда он совсем было решился, мать отошла сама. Она казалась спокойнее, чем можно было ожидать.

Всё это время Фридмана не оставляло ощущение неестественности, какой-то постановочности происходящего. Он не удивился бы даже, если бы покойник вдруг сел в гробу, снял полотенце и они все вместе закатились бы в какой-нибудь кабак, оставив всех с носом. Но покойник почему-то не встал. Голова его, потревоженная матерью, ощутимо накренилась набок, а бумажка с молитвой съехала на левую сторону.

- Кгхм... Попрощались? - бригадир стоял уж с крышкой.

- Да, - подтвердил Лямин.

- Тогда цветы!

- Что цветы?

- Убирайте. На насыпь после положите.

Все торопливо кинулись разбирать цветы. Даже Лямин как-то сразу потерялся и наравне с другими брал цветы и держал их в охапке.