Евгений Прошкин - Загон

- Обычный лимонад, - пробубнил Андрей. - С пузырьками.

Чумаков оглушительно расхохотался и что-то сказал - не ему. Теперь он не глумился, теперь в аппаратной точно кто-то был.

- Так, ладно, у тебя до смены двадцать минут осталось. Сейчас к тебе человек придет, покажешь ему все.

- Я... я уволен?!

- Не ты, а профессор. Он что-то совсем съехал. Человек вместо него поработает. Неделю, как всегда, а там видно будет. Все, отбой.

Андрей снова подошел к баку, проверил уровень пены и на всякий случай потрогал вентили. Думал он совсем о другом - не о себе и не о Барсике.

Бедный профессор...

Сменщик Никита Николаевич и вправду был профессором. Когда-то был, давно... О своем интеллект-статусе он не распространялся, но Андрей сам посмотрел по таблице. ИС профессора - около тысячи баллов. Не только у Никиты Николаевича - вообще, у любого профессора. Значит, и у Никиты Николаевича было примерно столько же. А стало сто сорок. На конвертере говорили - судьба...

В свои пятьдесят два профессор выглядел на семьдесят. Развалина, выживший из ума старик. Но оператором он был хорошим. Он называл Барсика иначе, его все называют по-своему, но это не важно, ведь Барсик не слышит. Главное, что профессор с ним разговаривал.

А новый оператор - будет ли он разговаривать с Барсиком, будет ли он его любить? Он же чувствует, Барсик. Он все чувствует, даже лучше, чем люди.

- Ты, что ли, Белкин?

Незнакомец захлопнул дверь ногой и не спеша спустился с площадки. Лестница состояла всего из двух ступенек, но он сошел по ним так вальяжно, будто находился не на Г-конвертере, а на кинофестивале.

- Пакеты приготовь, - предупредил Андрей.

- Зачем?

- Вырвет.

- Серьезно? - Мужчина остановился возле стула и протянул руку. - Илья.

- А я Андрей. Доставай свои пакеты.

- Я не впечатлительный, - улыбнулся Илья. Потом равнодушно заглянул в бак и пожал плечами: - И не такое видали.

-Уже работал на конвертерах?

- Какая разница? - Он сунул руки в карманы и, выпендрежно подшаркивая, прогулялся по камере. - Четыре крана. Следить, чтоб емкость не была пустой и не переполнялась. Все? Справлюсь. Тесновато у вас тут...

Андрей ходил за ним по пятам, словно опасался, что сменщик что-нибудь сопрет. Сначала Илья ему просто не понравился, но после этих слов он не понравился Андрею категорически.

Черы могут быть и самодовольными, и самовлюбленными, и какими угодно, однако, устраиваясь на работу, они всегда волнуются - это закон. Земле нужны дворники, грузчики и разные операторы, но не в таком количестве. Черов слишком много, и большинство сидит дома - не потому, что не хочет работать, а потому, что негде.

Новый сменщик был аккуратно подстрижен и гладко выбрит. Кажется, у него были причесаны даже брови - столько блеска и обаяния исходило от его холеного лица.

Лет тридцать пять, оценил Андрей. Бабы небось от него млеют. Что такому красавцу делать у бака с дерьмом? Шел бы в эскорт-услуги, там платят больше. Или в эротик-шоу, если насчет услуг здоровье слабое.

- Нет, не все, - обозлился Андрей. - Кормить - это еще не все. Надо... надо, чтоб... заботиться надо, вот что!

- О чем заботиться? - удивился Илья.

- Не о чем, а о ком. Эх, ты! Лучше б тебя тошнило...

- Андрюшка, привет! - сказали сзади. В камере появился сменщик настоящий, не практикант. Открыв шкаф, он достал таблетку радиодинамика, затем наклеил на горло голубую пленку и доложил:

- Я принял.

- Я сдал, - сказал Андрей Чумакову.

- Свободен, - отозвался тот. - Нет, погоди! Белкин, слушай: у тебя смена отодвигается. Завтра ты не нужен, придешь в среду, заступишь после новенького, этого... Царапина.

- Какая царапина? - не понял Андрей.

- Фамилия у меня - Царапин, - пояснил Илья. Андрей молча снял халат, выковырял из уха динамик, отлепил от горла мембрану и сложил все это на верхнюю полку, рядом с недопитой бутылкой лимонада.

- Ну, и я пойду, - сказал Илья. - Чего тут постигать? Работа для дураков. Ты в каком блоке живешь?

- В тридцать седьмом, - ответил Андрей.

- Хо, соседи! - неизвестно чему обрадовался он.

- Что-то я тебя не видел.

- Я позавчера вселился. Не познакомился еще ни с кем.

- Успеешь...

Андрея удручало то, что встречаться с Ильей, с этой царапиной, придется не только на работе, но и, по-видимому, во дворе. Андрей не был сильным психологом, не был даже и слабым, но какой-то внутренний голос настойчиво твердил: этот лощеный - совсем не тот, за кого себя выдает. Или так: не совсем тот. К тому же от Царапина пахло одеколоном - тем самым, из рекламы.

Извращенец, решил Андрей.

- Я не сразу на станцию пойду, - сказал он Илье. - У меня дела.

- Какие у тебя могут быть дела? - воскликнул Царапин.

- Какие надо.

- Ладно, я с тобой, - заявил он.

- Давай лучше без меня.

- Одному ехать скучно.

Андрей хотел возразить, но растерялся: такого давления он не ожидал. Ясно же, что общество Царапина ему неприятно. Нормальному человеку должно быть ясно. Этому же - нет.

- Не люблю алкоголиков, - сказал он, стараясь не отводить глаз;

- И я не люблю.

- А пьешь зачем?

- Чего пью?

- Одеколон пьешь, "чего"! Водка дешевле.

- Одеколон?! - изумился Царапин. - Ну ты... ну ты и дура-ак, Белкин. Это, во-первых, туалетная вода. А во-вторых, я ее не пью.

- То-то вонища по всему конвертеру.

- Я ей пользуюсь, дурень. Брызгаю, понимаешь? "Пшик-пшик".

- В общем, я с тобой не поеду, - отрезал Андрей. - И в друзья мне не набивайся.

- Я - к тебе? В друзья?! Да ты спятил.

- Вот и отлично.

Он поднялся на площадку и, махнув сменщику, вышел в коридор. Царапин шагал сзади, и Андрей, чтобы потянуть время, завернул в туалет. Илья прошел мимо.

Через несколько секунд лязгнули раздвижные двери. Андрей постоял еще минуту, от нечего делать вымыл руки и направился к лифту.

Вечером помойка возле конвертера выглядела не так, как утром. Когда включались прожекторы на заборах, за огромными отвалами протягивались длинные острые тени. Все увеличивалось в размерах и будто отгораживалось от внешнего мира.

Какая-нибудь консервная банка в куче хлама сияла ярче луны, а черный пластиковый мешок превращался в переливающийся плащ Прекрасной Незнакомки. Рокочущие измельчители становились похожими на гигантских жуков, но жуков добрых; сидевшие в них операторы исчезали. Если же комбайн проезжал между Андреем и фонарем, то в кабине на миг возникал силуэт водителя. Андрей давал им прозвища: "вихрастая голова", "монашка", "толстолобик"... Прозвища никогда не повторялись, ведь все силуэты были разными.

В первый месяц на конвертере Андрей подолгу наблюдал за работой измельчителей. Здесь, на вечерней помойке, среди гуляющих теней, он ощущал зарождение какого-то карнавала. Этот скрытый праздник был дорог еще и тем, что о нем никто не знал. Праздник в отвалах мусора вызревал и в феврале, и в марте - тогда еще невидимый, хоронящийся под серым снегом. Теперь, в конце мая, он расцвел по-настоящему.