Дмитрий Емец - Конец света

— В каком смысле? — не понимает жена.

— В буквальном. Люди хотят побыть вдвоем… в последний раз, — объясняю я.

Лицо у моей жены вытягивается. Как пума она бросается к дверям, но я ловлю ее за локти и вношу в кухню.

— Стоп! — говорю я. — Что за глупое ханжество? Ты же не настоятельница женского монастыря!

— Мне плевать на их инстинкты, но это наша квартира! — клокочет жена.

— Пока наша, — уточняю я. — Перестанет быть нашей через один час двадцать минут. В сущности, уже весь мир можно объявить общим: открыть дворцы, музеи, казначейства, разрешить людям забирать себе картины Репина, раздаривать бриллианты и шапки Мономаха — пусть каждый утешается напоследок чем хочет.

Жена бросает на меня красноречивый взгляд, ясно объясняющий мне все, что она обо мне думает, и отворачивается к раковине. Я чувствую, что ее душевное равновесие нарушено, оставшиеся до конца света минуты безнадежно отравлены, а мой рейтинг в ее глазах упал сразу на тысячу пунктов. Утешением мне служит лишь то, что все это теперь уже неважно: ведь в обновленном мире, куда мы попадем, не будет ни жен, ни мужей, и всё, совершенно всё, будет иначе.

В этот момент я замечаю на подоконнике шахматную доску и вспоминаю, что так и не решил задачу, попавшуюся мне год назад в старом пожелтевшем журнале за 1966 год. Шахматные задачи — их решение и составление — моя слабость. Я могу заниматься этим часами, забывая обо всем на свете. Если на том свете я по ошибке попаду в рай и смогу сам для себя выбирать род занятий, будучи при этом неограничен во времени, то попрошу вместо пения в составе сводного хора ангелов дать мне толстую кипу шахматных задач и оставить меня в покое лет эдак на тысячу…

Я беру доску и по памяти расставляю фигуры. Смысл задачи — мат в четыре хода. Меня давно мучает вопрос: отличается ли она особой архитектурной красотой, либо вообще не имеет решения? Рядом с задачей в журнале была и маленькая фотография ее составителя, некоего В. Коршуновича — узкое немолодое лицо, тонкий рот и высокий лоб с залысинами, точно у старого шута, снявшего цветастый колпак — должно быть, язвительный был человек. Да и сама задача, внешне незамысловатая и малофигурная, простроена с некой вкрадчивой ехидцей. Мол, простите-с меня ничтожного, а не угодно ли-с?

Как-то, не выдержав, я позвонил в этот журнал. Оказалось, что он еще существует, но о человеке, несколько десятилетий назад составившем эту задачу, там ничего не знали.

Вот и сейчас, расставив фигуры, я забываю обо всем. И Зарайский с подругой, лихорадочно стремящиеся в последний раз испить из чаши наслаждения, и демонстративно громко звякающая посудой жена, и весь наш погибающий мир — все отходит на второй план и выцветает, как силуэты на старой фотографии.

У меня вдруг возникает уверенность, что задача будет непременно решена и станет некоей суммирующей чертой моего существования. Итак, за дело! Я склоняюсь над доской и массирую виски. Прежде в большинстве случаев я начинал решать задачу наиболее вероятным атакующим ходом коня или ладьи, теперь же отважно берусь за дальнюю пешку, кажущуюся совершенно безнадежной. После пешки я решительно двигаю ладью, отсекая черному королю все верхние линии поля. Неожиданно все проясняется… Озаренный, я начинаю быстро двигать фигуры, выстраивая их вокруг черного короля. Он, беспомощно задирая полы длинной мантии, мечется по доске, но тщетно — спасения нет. Мат! У меня готово вырваться радостное восклицание, но внезапно я понимаю, что хоть и поставил мат, но не в четыре хода, а в пять! Значит, я опять потерпел поражение, и снова язвительный В. Коршунович взял надо мной верх.

«Ах ты жук! — думаю я. — Ну ничего, скоро я сам тебя увижу!»

Я уже убираю фигуры в коробку, когда из комнаты появляются Зарайский с подругой. Оба смущены и недовольны, и я догадываюсь, что от спешки и нервного напряжения они испортили себе свой последний раз. Моя жена тоже это чувствует, и ей становится немного легче.

— Ну что ж теперь… Давайте перекусим! — говорит она устало.

Юрий и его подруга садятся за стол и молчат. Молчим и мы. Каждый из нас понимает, что настал самый важный момент в истории человечества и вот-вот будет поставлена завершающая точка, но теряемся и не знаем, что нужно говорить и о чем думать в такую минуту.

Так как изменить уже ничего нельзя, моя жена великодушно решает пойти на примирение. Я удивлен, так как знаю, чего ей это стоит.

— Давайте хотя бы познакомимся! Нельзя же встречать конец света с человеком, не зная его имени, — говорит она, обращаясь к спутнице Зарайского. — Я — Нина.

Спутница напряженно улыбается. Ей не хочется представляться, но промолчать было бы невежливым, и она говорит:

— А я Аня.

— Так вот как тебя зовут! А мне не говорила! — наивно удивляется Зарайский. Удивление не мешает ему орудовать ложкой и с горкой накладывать на тарелку салат оливье.

— Как не говорила? — поражается моя жена. — Разве вы не знакомы?

— Почему не знакомы? — обижается Юрий. — Часа три уже. Не символично ли, что я нашел девушку своей судьбы именно сегодня?

Я едва сдерживаюсь, чтобы не напомнить Зарайскому, что он находил девушек своей судьбы и во многие другие дни, и всякий раз вскоре обнаруживалось, что он ошибся. «Возможно, — думаю я, — Аня действительно девушка его судьбы, но не потому, что она создана для него, а потому что он просто не успеет в ней разочароваться».

Мы открываем коньяк и пьем за встречу. «Хеннеси» в самом деле хорош, что неудивительно, так как одна его бутылка стоит столько, сколько я зарабатываю за неделю.

— Где вы познакомились? В клубе? — спрашиваю я, зная, что у Юрий любит порой пройтись по ночным клубам.

— Почему в клубе? — говорит Зарайский, с сожалением отрываясь от салата. — Просто на улице! Я ехал к вам, встал на светофоре, а тут смотрю: девушка кошку целует. Мокрая такая кошка, короткошерстная, хвост висит как веревка. Я вылез из машины и говорю: «Вас подвезти? Не хочу быть назойливым, но в такую минуту плохо быть одной».

На лице моей жены на мгновение вспыхивает брезгливое удивление спокойной, уважающей себя женщины, которая не знакомится на улице и не целует бездомных кошек, у которых вполне может оказаться стригущий лишай. С точки зрения моей жены, именно такие неуравновешенные, взбалмошные бабенки, как Аня, которые развратничают в чужих домах с первым встречным и целуют кошек, забывая при этом их покормить, виноваты в том, что наш мир гибнет.

— Сама не знаю, зачем я ее целовала, но у нее был такой одинокий вид… — словно сама не до конца себя понимая, говорит Аня.