Джеймс Блиш - Братья по разуму

«Хотя я влюблен в науку, меня не покидает чувство, что ход развития естественных наук настолько противостоит всей истории и традициям человечества, что наша цивилизация просто не в состоянии сжиться с этим процессом», - потрясенно писал известный физик М.Бори. Как видно из этих слов (и не только слов), упомянутая проблема существует, и мы коснулись не пустяков.

Эта проблема переплетается с другой. В свое время Маркс высказал такую мысль: «Всякая мифология преодолевает, подчиняет и формирует силы природы в воображении и при помощи воображения; она исчезает, следовательно, вместе с наступлением действительного господства над этими силами природы… Здесь под природой понимается все предметное, следовательно, включая и общество».[1]

Фантастика отнюдь не мифология уже потому, что последняя в момент своего появления воспринималась всеми как нечто безусловное, как часть подлинных знаний. Людей, которые бы так воспринимали современную фантастику, найти нелегко. Однако функцию переработки неведомого в воображении она выполняет художественными средствами, опираясь на науку. Вся научно-техническая сторона романа Жюля Верна «80 000 километров под водой» безнадежно устарела. А мы роман читаем и перечитываем, потому, между прочим, что есть в нем немеркнущая романтика научного поиска и есть образ капитана Немо. Но существуют ли эта романтика, этот образ в отрыве от «Наутилуса»? Не думаю. В этом один из секретов фантастики и ответ на вопрос, какое начало в ней главенствует — научное или художественное.

Духовное освоение грядущего мира средствами фантастики — не пустой звук. К созданию стратостата и батискафа Пиккара подтолкнули фантазии Жюля Верна. Тот же писатель обратил взгляд Циолковского к звездам. Решая одни проблемы, мы переходим к другим, более сложным. Опираясь на науку, фантастика способствует общему движению от мечты к осуществлению, от познанного к еще неведомому.

В повестях сборника «Братья по разуму» аналогичный сплав проблем и методов. Какую ни с чем не сообразную картину «разума в луже» рисует нам Джеймс Блиш! Но если приглядеться внимательнее, то за всей головокружительной фабулой, за всеми отрешениями от «здравого смысла» — где больше, где меньше — проступает очень точная, скрупулезная, жесткая, я бы сказал, не только психологическая, но и научная разработка темы. Ответственно, со знанием дела построены размышления Блиша и Маклафлина о некоторых важных особенностях эволюции. Еще строже в своих построениях Артур Кларк. Всего один пример. Даже в научно-популярной периодике феномен светящихся в море «колес» часто связывают с таинственными исчезновениями судов, с загадкой неких особых «треугольников» земного шара, а то и с пришельцами. Казалось бы, фантасту тут и карты в руки. Что стоит ему разыграть необъясненные факты появления «световых колец» в духе сенсационности? Кларк же в своей повести «Встреча с медузой» дает феномену очень трезвое, построенное по всем правилам научного мышления истолкование.

И это не случайно. Выдам один «профессиональный секрет», который, возможно, кого-то и разочарует. Давая волю воображению, фантасты, однако, выверяют свои построения, следуя методам научного мышления, но подчиняя их в свою очередь законам литературы. Во имя наилучшего воплощения художественного замысла мы часто и вполне сознательно грешим против буквы, но не против духа науки. Разумеется, речь идет не о поставщиках «чтива». Лично для меня корреляция между талантом писателя-фантаста и его научной грамотностью, владением навыками научного мышления несомненна. Произведения чистой фантастики исключения не составляют, но там эта связь запрятана глубже. Кстати, говоря о сугубо научной деятельности, А.Эйнштейн поставил воображение выше знаний.

Одно без другого мертво. Если знание уподобить топливу, то логика — это движитель, а воображение — мотор. При этом возникает очередной парадокс. Воображение писателей, представленных в настоящем сборнике, уносит нас куда-то за тридевять земель. И все же оно не отрывается ни от Земли, ни от современности. Иные цивилизации, иной разум, контакт с ним… Однако переведем взгляд на ближний муравейник. Если проследить за деятельностью отдельного муравья, то в первый момент создастся впечатление, что перед нами примитивный живой механизм. Между тем сообщества муравьев — сложная организация: у них развито «скотоводство», их архитектура (с учетом размеров тела) грандиознее нашей, иные виды муравьев одолевают реки, которые для них то же, что для нас Амазонка. Наши знания о муравьях составляют тома, но мы еще крайне далеки от понимания того, что видим. Все куда сложнее, чем в повести Блиша!

А ведь понимание законов и свойств земной жизни уже не дань любознательности — жгучая необходимость. Ибо в теперешней экологической ситуации, хотим мы того или не хотим, человек обязан взять на себя управление биоценозами, биосферой в целом. Мы же к этому еще не готовы. И когда воображение писателя стремится хоть как-то высветить дали галактических миров, оно, рисуя панораму в ином ракурсе, готовит мысль к принятию необычного, работает и на сегодняшний день.

Разумеется, и на завтрашний тоже. Мы говорили о явно гуманистической направленности произведений сборника. Но гуманизм, как известно, гуманизму рознь. Острое столкновение различных точек зрения на этот счет заметно выделяет давшую название всему сборнику повесть Дина Маклафлина «Братья по разуму». Один из ее героев — Мюллер — настолько обеспокоен быстрой эволюцией разума инопланетян, такую видит в этом угрозу безопасности землян, что, идя на все тяжкие, стремится убить чужой разум в зародыше. Этот его антропоцентрический, как будто продиктованный заботой о человечестве гуманизм в действительности подозрительно смахивает на чистопородный, только уже «космический» расизм. Альтернативой этому принципу предстает, казалось бы, совсем иная, благородная точка зрения: долг человечества — заботиться о «братьях меньших», нянчить их, словно младенцев. Всегда, при любых обстоятельствах, не взирая на конкретные условия! Абстрактный, распространяющийся на всю Вселенную гуманизм в его чистейшем и благороднейшем выражении.

Что ж, возможно, абстрактный гуманизм и лучше «конкретного людоедства». Случайно ли, однако, проповедником этого абстрактного гуманизма в повести оказывается демагог и дремучий невежда Хичкок? Случайно ли Мюллер видит в нем естественного союзника? Случайно ли наши и автора симпатии на стороне того человека, который, болея за судьбу чужого разума, видит всю мучительную сложность проблемы, не обольщается звонкими абстракциями, а действует на благо инопланетян так, как того требует суровая реальность и научное понимание закономерностей эволюции?