Чарльз Шеффилд - Эсхатон

Но кто он такой, чтобы решать? Эти люди внесли положенные суммы и имели право лежать в «матках» до тех пор, пока не выйдет оплаченное время. Ане Дрейк купил контракт на сорок один год. Для начала.

С собой у него была копия медицинской карты Аны. Добавив подробные записи обо всем, что с ней было сделано за последнюю пару часов, Дрейк велел включить весь документ в ее файл. Когда тело Аны увезли наконец в хранилище, он вернулся домой, рухнул в постель и шестнадцать часов проспал, как криотруп.

Сказавши «а», пора было сказать и «б».

Проснувшись, поев и вымывшись, Дрейк позвонил Тому Ламберту и попросил принять его дома, а не в кабинете. Выпив могучую порцию спиртного, налитую Томом «с медицинскими целями», он изложил другу свои дальнейшие планы.

Когда он закончил, Том пересел в кресло, растер себе плечи и шею, оттянул нижнее веко, тщательно изучив его, после чего наконец встал и вернулся на свое прежнее место напротив Дрейка.

- В последние несколько месяцев ты испытывал ужасное напряжение, - тихо сказал он.

- Совершенно верно. Голос Дрейка был спокоен.

- Странно было бы, если бы ты чувствовал и вел себя, как обычно. Собственно, ты и сейчас выглядишь относительно нормально лишь потому, что полностью отгородился от своих подлинных эмоций. Разумеется, ты не понимаешь последствий того, что хочешь мне предложить.

Дрейк покачал головой:

- Я это не вчера придумал. Просто тебе ничего не говорил. Я размышлял над этим с того дня, когда мы впервые предположили диагноз.

- Значит, с этого дня твои эмоции находятся под спудом. - Том Ламберт подался вперед. - Слушай, Дрейк, Анастасия была чудесной женщиной, уникальной женщиной. Не стану говорить, будто знаю, что ты пережил, потому что это не так; но какое-то представление о твоей утрате я имею. Но ты должен спросить себя, чего бы теперь хотела от тебя Ана. Нельзя позволить скорби превратиться в одержимость. Она сказала бы, что у тебя есть собственная жизнь и что даже без нее ты должен жить. Она хотела бы, чтобы ты жил, потому что любила тебя. Позволь мне сделать предложение…

Дрейку становилось все труднее его слушать. В комнате сделалось темно и душно, он начал задыхаться. Голос Тома Ламберта звучал как будто издалека. Смысла в его словах не было. Дрейк заставил себя сосредоточиться.

- …работы. Ты еще молод. Тебя ждут сорок - пятьдесят недурных лет. К тому же у тебя уже есть имя. Ты один из самых многообещающих композиторов страны, твои лучшие произведения еще впереди. Возможно, Ана играла твою музыку лучше, чем кто-либо еще, но ведь будут и другие. Они научатся. Твой талант обязывает тебя не пресекать свою карьеру прежде, чем она достигнет пика.

- Я и не собираюсь. Я опять буду писать музыку. Потом.

- Когда - потом? - взорвался Том. - Не будет никакого «потом»! Дрейк, послушай моего совета - я тебе и врач, и друг. Тебе нужно срочно бросить этот дом и съездить в отпуск. Отправляйся в какой-нибудь круиз, в кругосветное путешествие. Откройся новым впечатлениям. Я знаю, каково тебе сейчас, но потерпи годик и увидишь, что станет легче. Обещаю тебе - все будет по-другому. Тебе снова захочется жить. Эта бредовая идея уйдет.

Дышать стало легче. Собравшись с силами, Дрейк дослушал Тома Ламберта и кивнул:

- Ладно, сделаю, как ты сказал, Том. Уеду на время. Но если ты ошибся - если я вернусь, скажем, лет через восемь или десять и опять тебя об этом попрошу, ты ведь мне поможешь? Ответь честно. И пообещай.

У Тома Ламберта словно груз с плеч свалился. Он облегченно выдохнул:

- - Через десять лет? Дрейк, если через восемь или десять лет ты вернешься и повторишь свою просьбу, я признаю, что целиком и полностью ошибался. И обещаю тебе, что помогу сделать то, что ты просил.

- Точно обещаешь? Не хочу однажды услышать, что ты передумал или не имел в виду то, что сказал.

- Точно обещаю, - рассмеялся Том. - Но тут и беспокоиться не о чем. Ставлю все, что у меня есть: через год-другой ты и не вспомнишь об этом. - Он подошел к буфету и налил себе выпить. - Знаешь, Дрейк, я хочу произнести тост. Вернее, три тоста. За нас, за наше будущее и за твое следующее и величайшее творение.

Дрейк тоже поднял бокал:

- Выпью, Том, но не за все. Пью за нас и за будущее. А вот за следующее произведение - не могу, потому что не знаю, когда его напишу. Мне надо много чего сделать. Например, ты велел мне уехать из города, вот я и уеду. Немедленно. Но ты не беспокойся, я буду держаться на виду.

Это была полуправда. Дрейк не собирался уезжать до тех пор, пока не убедится, что с остальными его планами все в порядке. Однако терять Тома Ламберта из виду он, несомненно, не собирался. Когда придет время…

Перед Дрейком стояли две проблемы. Первая - простая и ясная: деньги. Надо было обеспечить Ане спокойное существование в ледяной «матке» до того неопределенного времени, когда ее смогут разморозить и исцелить. Тогда ее жизнь начнется заново. Кое от чего он объективно не мог ее защитить (например, от глобального возвращения человечества к варварству или от обесценивания всех существующих видов валют и товаров). На такой риск Ане - и ему - приходилось идти.

Вторая проблема формулировалась куда расплывчатее. Если верить Тому, лекарство от Аниной болезни, редкой и очень сложной, появится еще не скоро. Как он подметил, диагноз, от которого умирает всего несколько человек в год, не привлекает такого внимания медиков, как обычный рак или сердечные заболевания, от которых гибнут сотни миллионов.

Предположим, лекарство не изобретут еще сто или даже двести лет. Какие знания нынешнего общества будут интересны людям 2200 года? Что должен знать мужчина, кем должна быть женщина, чтобы обитатели будущей Земли сочли выгодным их оживить? Дрейк не сомневался: даже если ученые откроют надежный способ размораживать криотрупы, большинство несчастных обитателей «маток» останется на своих местах. Контракты, заключаемые «Вторым шансом», гарантировали лишь сохранение тел в необходимых условиях. Обещать оживление фирма, разумеется, не могла.

Да и зачем? Чего ради выпускать еще одного человека в и без того перенаселенный мир, если тот не может предложить миру ничего особенного?

Дрейк вообразил себя в начале девятнадцатого века. Что такого он мог бы тогда заключить в своем мозгу, что могло бы показаться ценным сегодня, двести лет спустя? В области политики - ничего, в области искусства - тоже. В этих сферах ничего особенно не изменилось. Разумеется, отпадают и наука, и технологии - здесь за два столетия достигнут феноменальный прогресс.

На обдумывание этого вопроса у него была уйма времени - времени, которого лишилась Ана. Глупо спешить, когда можно спокойно все рассчитать и спланировать. В качестве планки Дрейк установил срок в десять лет, после чего у него должно было остаться еще сорок из тех пятидесяти, которых он ждал и по которым тосковал. Но можно и на пару лет дольше.