Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы

У стены здания в грязи и воде среди весенней растительности сада стояла, разговаривая, молодая пара. Правые руки их были сжаты. Они находились в первой фазе кеммера. Большие мягкие снежинки падали на них, а они стояли босиком в ледяной воде, сжимая руки и глядя друг другу в глаза.

Весна на Зиме.

Я пообедал у себя на острове и, когда колокола на башне Ремни пробили четвертый час, поспешил до дворец. Кархидцы основательно едят четыре раза в день: завтрак, ленч, обед и ужин, не считая многочисленных перекусываний между этими основными приемами пищи. На Зиме нет животных и молочных продуктов! Единственным видом высокопротеиновой пищи служат яйца, рыба, орехи и гигантское зерно. Скромная диета для такого сурового климата заставляет часто подкрепляться. Мне казалось, что я привык есть через каждые несколько минут. Только позже я узнал, что гетенианцы в совершенстве овладели умением не тольш есть, но и голодать.

Снег продолжал идти, мягкий, весенний снег, гораздо приятнее безжалостного дождя, только что кончившегося. Я прокладывал свой путь ко дворцу в спокойных бледных сумерках снегопада, только раз потеряв направление. Дворец Эрхенранга находился во внутреннем городе, в окруженной стенами путанице дворцов, башен, садов, дворов, крытых мостиков, маленьких крепостей и темниц — продукт столетней паранойи в огромном масштабе. Над всем этим возвышались огромные, угрюмые, сложенные из красного материала стены королевского дворца, в котором, хотя он использовался постоянно, жил только король. Все остальные: слуги, работники, лорды, министры, парламентарии, стражники и прочие спали в другом месте — крепостях, домах, казармах внутри стен. Домом Эстравена — знак высокой королевской милости — был Дом Красного Угла, построенный четыреста лет назад для Хармса, возлюбленного кеммеринга Зарана, чья красота все еще прославлялась, и которого похитили, искалечили и отослали назад наемники Фракции Внутренней Земли. Заран умер лишь спустя сорок лет, все эти годы мстя своей несчастной стране, за что его и прозвали Заран Злополучный.

Трагедия столь древняя, что ужас забылся, крашеные стены и тени домов внушали сейчас только легкую меланхолию.

Сад при доме был маленький, окруженный стенами, над прудом склонялись деревья — серемы. В тусклых столбах света, падавших из окна дома, я видел, как снежные хлопья и нитевидные белые споры деревьев мягко падали в темную воду.

Эстравен ждал меня. Он стоял с обнаженной головой и без плаща на холоде, смотрел на бесконечное падение снега в ночи.

Он спокойно приветствовал меня и ввел в дом. Других гостей не было. Я удивился этому, но мы медленно прошли к столу, а за едой не говорят о делах, к тому же мое внимание было отвлечено пищей, которая оказалась превосходной. Даже вечные хлебные яблоки были приготовлены так, что я восхитился искусством повара. В мире, где одной из принадлежностей стола является специальное приспособление, которым переламывают лед, образующийся между глотками, горячие напитки ценятся высоко.

За столом Эстравен еще дружески разговаривал. Теперь же, сидя у очага, он молчал.

Хотя я провел на Зиме около двух лет, я все еще не в состоянии был взглянуть на ее жителей их собственными глазами. Я пытался но все сводилось к тому, что я видел в гетенианце вначале мужчину, а потом женщину. То есть мыслил категориями, немыслимыми для них, но совершенно естественными для меня. Я отхлебывал дымящееся кислое пиво и думал, что за столом поведение Эстравена было женским — очарование, искусность и отсутствие показного. Неужели от этого оттенка женственности, который мне в нем нравился, я ему не доверял? Невозможно было думать, как о женщине, об этом смуглом, ироничном и властном человеке, сидевшем около меня в полутьме у очага, и все же, когда я думал о нем как о мужчине, я тоже чувствовал оттенок фальши и обмана — в нем или в моем отношении к нему? Голос у него был мягкий и звучный, но не глубокий — не мужской голос, но в то же время и, не женский… Но о чем он говорит?

— Простите, — начал он, — что я так долго откладывал удовольствие видеть вас у себя в доме, но сейчас я по крайней мере рад, что между нами больше не возникает вопроса о покровительстве.

Я слегка удивился его словам. До сегодняшнего дня он, несомненно, был моим покровителем при Дворе. Неужели он думает, что аудиенция у короля, которой он для меня добился и которая состоится завтра утром, делает нас равными?

— Не думаю, чтобы я понял вас, — признался я.

Он помолчал, очевидно, тоже удивленный.

— Ну, вы понимаете, — сказал он, наконец. — Будучи здесь… вы понимаете, что я больше не смогу говорить от вашего имени перед королем.

Он говорил так, будто стыдился — не меня, а себя. Несомненно, в его приглашении и в моем согласии прийти было какое-то значение, но я его не уловил. Ошибка моя заключалась в непонимании не нравов, а манер. Я не впервые подумал, что правильно делал, не доверяя Эстравену. Он был властен, но в то же время неверен. В эти месяцы в Эрхенранге именно он слушал меня, отвечал на мои вопросы, посылал медиков и инженеров для установления чуждости моей физиологии и моего корабля, представлял меня нужным людям и постепенно поднял меня из моего первоначального положения довольно странного чудовища до нынешнего статуса таинственного посланника, которого ожидает сам король. Теперь он неожиданно холодно заявляет, что больше не поддерживает меня.

— Я привык рассчитывать на вас.

— И поступали неверно.

— Вы хотите сказать, что после моей встречи с королем вы больше не будете выступать в поддержку моих предложений? Как вы…

Я вовремя остановился, не сказав «обещали».

— Я не могу.

Я был разгневан, но в нем не чувствовалось ни гнева, ни вины.

Немного погодя он бросил:

— Да, — потом снова надолго замолчал.

Во время этой паузы я подумал, что беззащитный чужак не должен требовать объяснений у всесильного премьер-министра. Тем более, что он, видимо, никогда не поймет основ власти и деятельности правительства в этом королевстве. Вне всякого сомнения, это было вопросом шифгретора — престижа, достоинства, чести, гордости — непереводимого и вездесущего принципа социальных отношений в Кархиде и во всех цивилизациях Гетена. И именно этого я не понимал.

— Вы слышали, что сказал мне сегодня король на церемонии?

— Нет.

Эстравен склонился к очагу, поднял с горячих углей кувшин с пивом и наполнил мою кружку. Он больше ничего не сказал, поэтому я добавил:

— Король не говорил с вами в моем присутствии.

— Ив моем.

— Я уверен, что снова чего-то не понял.