Зиновий Юрьев - Люди и слепки

Кэрол Синтакис как-то сразу осела в кресле, плечи ее опустились, глаза потухли. Видимо, пока она говорила, в ней еще жила надежда, но стоило ей высказаться, как она сама увидела, что надеяться-то, собственно, не на что. К сожалению, я это видел тоже.

2

Я еще раз достал из кармана фотографию Мортимера Синтакиса, которую мне дала его сестра. На меня смотрело вполне банальное лицо молодого мужчины с чуть сонным выражением.

Если у сестры была хоть какая-то индивидуальность, то брат мог вполне быть изготовлен на конвейере из стандартных и не слишком дорогих деталей. Я спрятал фото в карман, вздохнул и пошел к соседнему домику, точно такому же, как и дом Синтакисов.

Мне открыла дверь пышногрудая усатая дама в высшей степени неопределенного возраста. Едва увидев мою желтую одежду, она взорвалась, если не вулканом, то уж гейзером наверняка.

– Ах, помон к нам пожаловал! Евнух из Первой Всеобщей! Христопродавец! Предали Христа нашего, спасителя, сменяли на железки и проволочки!

– Мадам, – как можно спокойней сказал я, – я осмелился потревожить вас не для теологических бесед. У вашей соседки Кэрол Синтакис…

– А, и эта такая же нечестивица. И она Христа предала…

Я с трудом удержался, чтобы не ответить ей, как она того заслуживала. Сколько раз я это уже видел: люди исходят злобой, понося налигию. Им кажется, что мы сменяли их полную любви и понимания религию на сухой алгоритм. И эти любвеобильные христиане готовы распять нас, в том числе и эта усатая дама с гигантской грудью.

– Простите, мадам, я позволю себе еще раз заметить, что не хотел бы обсуждать с вами преимущества той или иной религии. Я пришел к вам как полицейский монах, чтобы задать вам, с вашего разрешения, несколько вопросов о вашей соседке Кэрол Синтакис. У нее, как вы, может быть, слышали, несчастье – исчез брат.

– Ну и что? – спросила усатая дама и, слегка прищурившись, посмотрела на меня. – Вы рассчитываете найти эту сонную крысу у меня?

Я подумал, что живого Мортимера я у нее вряд ли смог бы обнаружить, как, впрочем, и мертвого.

– Я хотел спросить у вас, не заметили ли вы чего-нибудь необычного, подозрительного в день, когда Мортимер Синтакис исчез из дому?

– Заметила. Заметила, что мир катится в лапы сатане, что Христа люди забыли, что нет больше жизни честной христианке, – усатая дама возбуждалась от собственных слов, как от наркотиков. Зрачки ее расширились, а на шее вздулись жилы. – Ироды! – вдруг крикнула она. – Христопродавцы! На железки нашего возлюбленного спасителя сменяли! Ничего! Попадете вы еще в геенну огненную и будете корчиться, тогда опомнитесь, но будет уже поздно…

Сосед Синтакисов с другой стороны в теологические дискуссии со мной не вступал. Это был тихий, вежливый старичок. Он не знал, что Мортимер исчез, не знал, что у мисс Синтакис есть брат, вообще плохо представлял себе где, когда, рядом с кем и зачем он живет. Я вынужден был мысленно признать, что старичок довольно успешно изолировался от внешнего мира. В его выцветших и чуть слезившихся глазках мерцала упрямая отрешенность. Я подумал что если бы рядом стреляли из пушек, то он и канонады не услышал бы.

Я сел в машину, закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Не только ниточки пока нет, но даже и намека на ниточку. Мортимер Синтакис исчез, растворился, распался на атомы, обогатив слегка воздух и почву ОП–7. Но я не огорчался. Нас, помонов, учили, что в конечном счете важен не результат, а подлинное усилие, направленное для достижения этого результата. Если ты делаешь все, что в твоих силах и даже немножко больше, ты уже можешь быть спокоен. Так учат отцы-программисты, так учит Священный Алгоритм. А пактор Браун формулировал это положение еще четче: «О длине пройденной дистанции, – говорил он, – надо судить не по столбикам с милями, а по гудению в ногах».

Подведем итоги, брат Дики, сказал я себе. Странная семейка, хотя сестра и не лишена некоторой привлекательности. И где он все-таки работал? Впрочем, вряд ли это имеет значение. Как же его искать? Что с ним вообще могло случиться? Ну, во-первых, его могли похитить или убить. Однако он сам спокойно вышел из дому, погасил свет и запер дверь. В этом случае похитители или убийцы должны быть жителями поселка, или же они проникли в ОП, не называя фамилии Мортимера. Если Мортимер сам каким-то образом покинул ОП, значит, он не отметился на КПП. Так или иначе, все нити ведут к контрольно-пропускному пункту. Надо ехать туда.

Я нажал на педаль реостата и направил свой «шеворд» к центральному проезду.

Мне сказали, что дежурный сержант свободен, я постучал и вошел в его маленькую комнатку.

– Здравствуйте, сержант, – поклонился я и протянул вперед правую руку ладонью кверху. К моей радости сержант улыбнулся и ответил мне тем же жестом.

– Полицейский монах Дин Дики, – сказал я.

– Сержант Джеймс Нортон. Чем могу служить брат Дики?

– Кэрол Сиртакис вознесла молитву Священному центру об исчезновении ее брата Мортимера Синтакиса.

– Да, мой сменщик сообщил мне об этом.

– Никаких следов?

– Нет, брат Дики. Можете проверить книгу регистрации сами.

– Для чего? Скажите, а почему вы регистрируете движение через КПП в книге? Ведь обычно, насколько я знаю, это делает автомат: посетитель или житель ОП прижимает пальцы к определителю, который удостоверяет личность и фиксирует имя на пленке.

– Это верно, брат, но как раз позавчера, 25-го, наш автомат сломался. Определитель личности уже починили, а регистратор до сих пор неисправен.

Может быть, простое совпадение, подумал я. А может быть, и нет.

– Вы не могли бы мне дать имена и адреса стражников, которые дежурили позавчера во второй половине дня?

– Пожалуйста, брат Дики.

Стражник второго класса Питер Малтби жил в стареньком кирпичном доме, который наш двадцатый век, казалось, ухитрился обойти стороной. Выщербленный кирпич, на стенах подъездов автографы многих поколений детей, желтые голые лампочки в коридорах, неистребимый кошачий запах, нарк с остекленелыми глазами на лестнице. А может быть, это и есть стигматы нашего века? Впрочем, мне ли, рядовому помону, судить об этом?

Я вырос в таком же доме, и мир, каждодневно наполненный до краев ссорами, скандалами, упреками, завистью и злобой, был моим привычным миром. Иногда мне казалось, что этот мир постыдный, недостойный, что настоящие люди не могут жить здесь.

И часто мне в голову приходила такая мысль – вот завтра явится некто и позовет нас всех в ОП. И все будут счастливыми и равными. И мир тех, кто живет на холмах, станет моим миром. Но никто не приходил и не звал нас за собой. Как и все, чего я желал в детстве, это было мечтой. Мечтой неисполнимой. Потом уже я узнал: равенства у людей быть не может, ибо достижение равенства обозначало бы всеобщую энтропию, уравнивание энергетических уровней общества и смерть его. Так учит Священный Алгоритм. Поэтому я не смотрел на этот кирпичный ковчег свысока, как те, кто вырос под чистым небом охраняемых поселков. Нет, я не презирал жителей этого Ноева ковчега.