Чэд Оливер - Ветер времени

Это неустойчивое равновесие. Физики называют его нестабильным и лучше, чем кто другой, знают, что его легко нарушит любая посторонняя сила. Уэс человек действия. Жена Джоан — это последняя связывающая его нить. Но она протянута к сердцу, и ее труднее всего порвать.

Чэд Оливер не ставит своего героя перед таким выбором. Он облегчает ему путь, сталкивая нос к носу с Норманом — любовником Джоан.

Вероятно, этого не требовалось. Уэс сделал свой выбор раньше, когда подумал, что в стареньком форде с ним ехала судьба человечества.

Он понял, что каждый отвечает за эту судьбу. Каждый. И еще он понял, почему человек вымер на стольких планетах.

Это такие люди, как он, Уэстон Чейз, пытались увильнуть от своей доли ответственности в общей судьбе, прячась за крепостными стенами маленьких уютных коттеджей.

Уэс остается с лортасцами.

Они вновь впрыскивают себе снотворное и засыпают в пещере до лучших дней.

И в этом глубокая уверенность Чэда Оливера, что такие дни настанут, что человечество не повторит безумного опыта погибших цивилизаций и вырвется на просторы вселенной.

Могучий серебряный звездолет, проносящийся над головами восставших от многовекового сна людей, становится символом этих светлых, жизнеутверждающих надежд.

Уэс недолго балансировал между двумя мирами. Он сделал правильный выбор.

1

Летний домик в какой-то степени устраивал их обоих. Муж, по горло сытый городским зловонием, ежегодно испытывающий непреодолимую тягу к общению с нетронутой природой, мог любоваться некрашенными сосновыми стенами со срезами сучков. Жена, смирившаяся с тем, что ей еще на одно лето придется уступить мужа тусклоглазой форели, вознаграждалась электрическим холодильником, сносной газовой плитой, душем с горячей водой и пружинными матрасами на кроватях.

Уэстон Чейз плотно подзаправился яичницей с ветчиной и тремя чашками кофе и сейчас мечтал только об одном: поскорее выбраться из этого домика. Он присел на неубранную постель, завязал шнурки старых теннисных туфель, нахлобучил на голову старую грязную фетровую шляпу и натянул якобы непромокаемую куртку. Затем рассовал по карманам плитки шоколада и сигареты, взял длинный футляр с удочками и корзинку для рыбы.

Ну, все. А теперь…

— Ты надолго, милый?

«Не успел», — подумал Чейз. Сейчас последует очередной разговор. Он знал, что скажет сам и что скажет его жена Джоан. Это было неотвратимо, как судьба.

— Постараюсь не очень задерживаться, Джо.

— Куда ты сегодня?

— Пожалуй, отправлюсь вверх по Ганнисону. Дорога не из легких. Ты решительно не хочешь поехать со мной?

— Мне же там будет нечего делать, Уэс.

Уэстон Чейз направился к двери. Джоан громко вздохнула, резко отодвинула чашку с черным кофе (она было налила себе четвертую) и демонстративно отбросила газету (номер лос-анжелесского «Таймса», который они получили с опозданием на два дня).

— Ну, иди, милый, — сказала она, — не заставляй форель ждать.

Уэс медлил в нерешительности, стараясь подавить угрызения совести. Конечно, для Джо во всем этом приятного мало. Он посмотрел на жену. Сейчас, когда она была непричесана и ненакрашена, стал чуточку заметен ее возраст. Она не захотела иметь детей и сохранила фигуру, но красивое лицо уже слегка поблекло.

— Я вернусь пораньше, — сказал он. — Может, заглянем вечерком к Картеру и Элен, сыграем в покер или бридж или еще что-нибудь придумаем.

— Хорошо, — ответила Джоан ровным голосом. Теперь она была «примерной женой», но не притворялась, будто это доставляет ей большое удовольствие.

Уэс небрежно поцеловал ее. На губах остался привкус кофе и сна.

Затем он открыл дверь, перешагнул через порог — и очутился на свободе.

Горный воздух, чистый и холодный, взбодрил его, как тонизирующее средство. Было еще рано, и колорадское солнце боролось с серыми утренними облаками, а в воздухе чувствовалась ночь, звезды и тишина. Мотор удалось завести только с третьего раза — карбюратор не был отрегулирован для горных условий. Уэс включил отопление.

Он выехал из мотеля «Сосны», мимоходом ругнул два колеса от фургона, валявшиеся у ворот, и повернул к Лейк-Сити. Лейк-Сити был не ахти какой город, но, как всегда, он наполнил Уэса томлением, полуосознанным желанием, возникающим обычно летом, — бежать от копоти и дыма, от уличного движения и поселиться там, где мир сохранил первозданную свежесть. Но Уэс не закрывал глаза на правду: в городке еще теплилась жизнь, но гроб для него уже был сколочен и могила выкопана. С тех пор как истощились серебряные рудники, это невыразительное скопище деревянных домов и лавок у подножия перевала существовало только благодаря туристам. Щит на шоссе при въезде в городок указывал, что в нем тысяча жителей, но, должно быть, большинство было из породы невидимок.

Однако Уэс видел синие спирали дыма над крышами, ощущал тепло за стеклами закусочной на колесах, где усталая девушка расставляла тарелки с яичницей на обшарпанной стойке. У ветхой почты трое дряхлых старожилов уже плели небылицы, и Уэс от души позавидовал их жизни.

Городок остался позади, машина проехала по мосту и покатила вдоль Ганнисона. На фоне снежных пиков река, окаймленная густыми зелеными зарослями и полосами красноватой гальки, была синей и приветливой. Уэс опустил стекло и услышал, как ледяная вода весело журчит и побулькивает у дороги. Но он-то хорошо знал, каков Ганнисон: быстрая, глубокая, порожистая река. В миле от Лейк-Сити Уэс свернул с шоссе, некоторое время ехал по проселку и вскоре добрался до большого извилистого ручья, который стремительно сбегал с горы. Уэс продолжал ехать, пока позволяла дорога, а потом остановился среди кустов, открыл дверцу и вылез.

Только одна примета указывала, что здесь уже побывал человек: пустая облепленная грязью коробка из-под кетовой икры, валявшаяся у скалы. Ее туда забросил неделю назад сам Уэс.

Он улыбнулся, чувствуя, что годы спадают с него, как лишняя одежда. Сердце билось ровно и сильно, в голове вставали милые и такие далекие картины: мальчик стреляет по жестянкам на берегу Литл-Майами в Огайо, строит запруды из глины и камней поперек канавы на заднем дворе, на зеленом островке посреди реки вытаскивает из-под коряги сонного сома…

Уэс запер машину, взял снасти и зашагал по тропке размашистым шагом. Он улыбнулся, когда с пронзительным криком взлетела сойка, успел заметить скрывшуюся в чаще лань. Тропинка свернула в золотисто-зеленую долину, густо поросшую травой и цветами, а затем зазмеилась вверх по склону вдоль пенящегося потока.