Роджер Желязны - Творец сновидений

— У меня создалось впечатление, что вы, возможно, и правы, — сказал Эриксон. — Иногда я и в самом деле ощущаю то, что вы только что описали единица, нечто безликое…

Рэндер взглянул на часы.

— То, что вы будете делать, выйдя отсюда — решать, конечно, вам. Я думаю, что вам следует потратить еще некоторое время и остаться для более подробного анализа. Теперь мы оба знаем причину ваших жалоб. Я не могу водить вас за руку и показывать, как надо жить. Я могу указать, могу посочувствовать, но без глубокого зондирования… сами понимаете; договоритесь о встрече, когда почувствуете необходимость поговорить о вашей деятельности и соотнести ее с моим диагнозом.

— Я приду, — кивнул Эриксон. — Черт бы побрал этот сон! Он захватил меня. Вы делаете их такими же живыми, как сама жизнь… даже еще более живыми… Наверное, я не скоро забуду его.

— Надеюсь.

— О'кей, доктор. — Эриксон встал и протянул руку. — Я, вероятно, вернусь через пару недель. Я сделаю честную попытку к общению. — Он ухмыльнулся при этих словах, от которых обычно хмурился. — В сущности, начну немедленно. Могу я угостить вас выпивкой внизу, за углом?

Рэндер пожал влажную руку, утомленную действием, как у ведущего актера после очень удачной игры, и почти с сожалением сказал:

— Спасибо, но у меня назначена встреча.

Он помог Эриксону надеть пальто, подал ему шляпу и проводил до двери.

— Ну, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Когда дверь бесшумно закрылась, Рэндер снова прошел в свою крепость красного дерева и бросил сигарету в южное полушарие. Он откинулся в кресле, заложил руки за голову и закрыл глаза.

— Конечно, он более реален, чем жизнь, — сказал он в пространство. Я создал его.

Улыбаясь, он вновь просмотрел шаг за шагом последовательный сон, желая, чтобы кто-нибудь из его учителей мог быть свидетелем. Сон был хорошо сконструирован, мощно выполнен и точно соответствовал данному случаю. Но ведь он, Рэндер — Конструктор, один из двухсот особых аналитиков, чья психика позволяла входить в невротические системы и вносить туда эстетическое удовлетворение при помощи имитации отклонения.

Он — Здравомыслящий Мастер.

Рэндер невольно разворошил свою память. Его самого тоже анализировали и, как гранитно-волевого, ультрапрочного аутсайдера, заставляли переносить ядовитый газ фиксации; и он проходил невредимым через химеры искажений, заставляя темную Мать Медузу закрывать глаза перед его искусством.

Его собственный анализ не был таким трудным. Девять лет назад (как давно это было!) он добровольно подвергся инъекции новокаина в самую болезненную область своей души. Это было после автокатастрофы, когда погибли Руфь и их дочь Мириам, и он хотел отстранения. Возможно, он не желал вновь обрести переживания. Возможно, его собственный мир теперь базировался на определенной жестокости чувств. Если так, то он достаточно разбирался в путях мозга, чтобы понять это, и, видимо, решил, что такой мир имеет свои преимущества.

Его сыну Питеру было теперь десять лет. Он учился в хорошей школе и писал отцу каждую неделю. Письма постепенно становились все более грамотными, демонстрируя быстрое развитие, которое Рэндер мог только одобрить. Что ж, он должен взять мальчика на лето с собой в Европу.

Что касается Джилл — Джилл де Вилл (какая уж вычурная, оригинальная фамилия — он и любил ее отчасти именно за эту фамилию) [Дьявол (англ.)] то эта женщина все больше и больше интересовала его. Он иногда задумывался, не признак ли это преждевременной старости. Его привлекал ее немузыкальный голос, ее беспокойство по поводу неизлечимой родинки на правой стороне ее, во всех других отношениях красивого, носа.

По-настоящему следовало бы немедленно позвонить ей и отправиться на поиски нового ресторана, но ему почему-то не хотелось.

Он уже несколько недель не был в своем клубе "Куропатка и Ланцет" и сейчас чувствовал желание поесть за дубовым столиком одному, в выстроенной на разных уровнях столовой с тремя каминами, под искусственными факелами и кабаньими головами, напоминающими рекламу джина. Итак, он сунул свою перфорированную членскую карточку в прорезь телефона на столе, и позади голосового экрана дважды прожужжало.

— Алло, "Куропатка и Ланцет" слушает, — послышался голос, — чем могу служить?

— Говорит Чарлз Рэндер, — сказал он. — Я хотел бы заказать столик.

Примерно через полчаса.

— На сколько человек?

— На меня одного.

— Очень хорошо, сэр. Значит, через полчаса. Рэндер. Р-э-н-д-е-р?

— Правильно.

— Спасибо.

***

Он отключил связь и встал. День снаружи уже исчез. Монолиты и башни теперь отбрасывали вдаль собственный свет. Мягкий, похожий на сахар, снег падал вниз и превращался в капли на оконных стеклах.

Рэндер взял пальто, выключил свет, закрыл внутреннюю дверь. На книге записей миссис Хиджис лежала записка.

"Звонила мисс де Вилл", — прочел он. Рэндер скомкал записку и бросил в мусоропровод. Придется позвонить ей завтра и сказать, что работал допоздна над лекцией.

Он выключил последний свет, надел шляпу, вышел и запер за собой наружную дверь. Лифт спустил его в подземный гараж, где была припаркована его машина.

Там было холодно, и его шаги гулко звучали по цементному полу.

При ярком свете его кар С-7 казался гладким серым коконом, из которого вот-вот появятся нетерпеливые крылья. Два ряда антенн, веером склоняющихся над капотом, усиливали это впечатление. Рэндер прижал свой большой палец к дверце.

Усевшись, он коснулся зажигания, и раздалось жужжание одинокой пчелы, проснувшейся в большом улье. Дверца закрылась, когда он поднял рулевое колесо и закрепил его на месте. Прокрутившись по спиральному скату, он подъехал к двери перед выходом наружу.

Когда дверь с грохотом поднялась, он включил экран назначения и стал крутить ручку поиска по карте. Слева направо, сверху вниз — он сменял секцию за секцией, пока не нашел часть Карнеги-авеню, которая была ему нужна. Он пробил эти координаты и опустил руль. Кар включил мотор и выехал на окраинное шоссе. Рэндер закурил. Оттолкнув свое сидение в центр, он оставил все стекла прозрачными. Приятно было откинуться на спинку кресла и смотреть на машины, пролетающие мимо, подобно рою светлячков. Он сдвинул шляпу на затылок и посмотрел вверх.

Было время, когда он любил снег, когда снег напоминал ему романы Томаса Манна и музыку скандинавских композиторов. Но теперь в его мозгу был другой элемент, от которого он никак не мог полностью отделаться. Он так отчетливо видел облачка молочно-белого холода, кружащиеся вокруг его старой машины с ручным управлением, текущие в ее оплавленное огнем нутро, чтобы почернеть там; ясно видел, как он идет по известковому дну озера к машине — затонувшему обломку — и он, водитель, не может раскрыть рта и заговорить — боится утонуть; и он знал, что когда бы ни увидел падающий снег — для него это будут белеющие где-то черепа… Но девять лет вымыли большую часть боли, поэтому он осознавал также, что ночь весьма приятна.