Евгений Филенко - Бумеранг на один бросок

Мы потрепались еще минут десять: я узнал, что на ужин были фаршированные ананасы с соусом «калор тропикаль» (вот дрянь-то!..), что Мурена едва не подралась с Барракудой непонятно из-за чего, как это у них всегда и бывает, что «Гринго Базз» оказался полным отстоем, а «Тернистый Путь» — напротив, полный улет, что в муниципальном театре будут давать спектакль «Черные лебеди, белое небо», что Чучо еще не решил, с кем будет сидеть рядом после моего ухода, и для всех было бы лучше, чтобы я вернулся до того, как он определится с выбором, что жизнь — сложная штука, что Барракуда — дура, но Мурена не в пример дурнее, что медики всех замучили, что тренер спрашивал, не приеду ли я на игры кубка, что позавчерашняя новенькая ничего себе, и что жизнь — штука все же довольно-таки простая.

Хорошего не бывает в избытке: разговор сошел на нет, и я завел «Тернистый Путь» — на пробу, без картинки. Что бы ни твердил Чучо, но для меня что «Базз», что «Путь» — все едино отстой… Чтобы не страдать попусту без музыкального сопровождения, я поставил «Кто-то постучался» Эйслинга и просто лежал и слушал, пока не уснул.

Сквозь сон я слышал, как заходила мама, но ничего не делала, а тихо постояла надо мной немного и ушла.

На смену ей явилась не запылилась Читралекха, долго умащивалась у меня в ногах, вылизывалась и копошилась, и наконец успокоилась, уснула, наполняя мою келью вечным домашним теплом.

2. Маленькие хитрости большого мальчика

День, когда все изменилось.

Ну, начинался-то он как обычно.

— Мам, можно я слетаю к ребятам?

— Нет.

— А в город?

— Здесь нет никакого города.

— Но я же видел…

— До него далеко. Ты заблудишься.

— Как заблужусь, так и найдусь. Тоже мне, джунгли!

— Там нечего делать.

— Это тебе нечего делать, а я бы нашел…

— Ты что-то желаешь возразить мне, Северин Морозов?

— Ну можно я посмотрю на него из гравитра?

— Там не на что смотреть. Город как город. И, между прочим, ты еще не приготовил уроки и не убрал за кошкой.

И так всякий раз.

Нет, если это не домашний арест, тогда и Эдмон Дантес в своем замке Иф попросту бил баклуши, гонял слонов и загорал на солнышке…

Ворча и стеная, тащусь убирать за Читралекхой.

«Убирать за кошкой» — вовсе не то, что можно подумать навскидку применительно к кошке, а гораздо более сложная и утомительная процедура.

Нужно обойти весь дом и поставить на место всякую мамину финтифлюшку, которую злокозненное животное срыло на пол за время своих ночных обходов вверенной его попечению территории.

Нужно повесить как висели все картины, до которых дотянулась эта тварь.

Нужно найти, а затем с боем изъять похищенные ею и употребленные в качестве стройматериала для уютного гнездышка теплые шерстяные вещи, как-то: мамины кофты и шали, мои носки и свитера — словом, все, что было опрометчиво оставлено в гостиной на ночь.

Нужно найти грызунов, задушенных этой жертвой первобытных инстинктов и принесенных в дом для отчета о проделанной работе, и сделать это до того, как их найдет Фенрис, нажрется падали, заболеет и умрет (махровый мамин предрассудок: несколько раз Фенрис использовал мою халатность себе во благо, с громадным аппетитом сжирал дохлую садовую крысу и делался от этого только веселее и жизнерадостнее, чего нельзя было сказать о Читралекхе, которая долго потом блуждала по дому и искала добычу с самым оторопелым видом — мол, вот только что положила на место… и вот те нате, лещ в томате… хвать-похвать, уже кто-то стырил… ничего, ну буквально ничегошеньки нельзя в этом доме оставить без присмотра!).

Нужно найти саму виновницу торжества и провести воспитательную работу, то есть: строго-настрого, помавая пальцем перед чумазым равнодушным мордулятором, запретить впредь поступать подобным образом и пригрозить какими-нибудь страшными с кошачьей точки зрения карами.

(…Неужели мама надеялась, что наступит день, и Читралекха поймет, что поступает скверно, устыдится и раскается, и уйдет, чтобы впредь не грешить?! Похоже, я лучше знал эту кошку. Не было ни единого шанса на ее раскаяние. Поэтому я ограничивался тем, что брал ее за передние лапы, ставил на дыбки и, глядя в бесстыжие голубые глаза, говорил одно и то же: «Однажды ты дождешься!» Если только Читралекха хоть что-то понимала в обращенных к ней речах, они должны были ее бесконечно интриговать: чего же она в конце концов дождется? Что же это будет за изысканный сюрприз или новая забава?.. Но, может быть, это не мама совершала ошибку, а я: собственно ожидание и делало Читралекху такой несносной, и она всякую ночь творила свои злодеяния, искренне рассчитывая, что вот теперь-то, после всего, что случилось, этим-то утром наконец утолят её безмерное кошачье любопытство!..)

Линялую шерсть по дому за Читралекхой подъедал робот-уборщик, которого, словно бы ей назло, сделали похожим на крысу, только оранжевую с полосками. А все остальное Читралекха справляла в саду, и меня это не касалось.

Чтобы как-то облегчить свой труд, однажды я целый день убил на составление точной объемной модели дома с обратной связью, после чего перед сном зафиксировал местонахождение каждого предмета и отправился баиньки. Утром мне оставалось только учесть все отклонения от сохраненного состояния и вручную восстановить статус-кво… Как бы не так! Модель честно и скрупулезно отметила каждую крошку, каждую былинку, переместившиеся за ночь хотя бы на микрон. Я таскался по дому, занятый все тем же обычным мартышкиным трудом, и придумывал, какие ввести ограничения и как учесть фактор «кошачьего участия», а когда понял, во что ввязываюсь, махнул рукой и вернулся к прежней технологии.

Итак, я слоняюсь по дому, по всем его комнатам и этажам — на фига нам столько места двоим, с собакой, кошкой и рыбками?! — подбираю, поднимаю, укладываю и ворчу, ворчу, ворчу… Возле чердачной лестницы набредаю на Читралекху, которая, похоже, меня дожидается. Беру ее под локотки, ставлю на цыпочки:

— Однажды ты дождешься!

В голубых зенках, похожих на две стекляшки, ни единой мысли, ни малейшего отклика на эти слова. Кошки не выражают эмоций глазами. Они замечательно делают это всем телом. Я отпускаю Читралекху, и та демонстрирует спиной, хвостом, ушами, как сильно она разочарована. «Ну вот, — говорят ее уши. — Я так и знала. Опять обманули. Ждала, ждала и снова не дождалась. Эх… ужо устрою я вам нынче Варфоломеевскую ночку!»

Я спускаюсь на первый этаж.

— Иду делать уроки!

— Хорошо! — отзывается мама из своей комнаты.

Беру в охапку свой мемограф, пригоршню кристалликов, ухожу в сад и там прячу все добро в укромном месте. В дупле одного очень старого дерева, название которого по своей нелюбознательности так и не удосужился выяснить. Совершенно определенно это не дуб и не береза — вот и все, что я о нем знаю, день за днем беззастенчиво эксплуатируя его достоинства.