Дисперсия (СИ) - Алёна Дмитриевна Реброва
- Хорошо, в следующий раз постараюсь надышаться так, чтобы наверняка, - усмехаюсь ему ответ. - Может, раз к миналии у меня теперь иммунитет, дашь мне другую работу? - все же шутки шутками, а об этой мерзкой водоросли я теперь даже думать не мог.
- Нет тут другой работы. У нас каждый день тонна свежей миналии, - сказал Карпуща, со смаком высасывая из супа щупальца осьминога. - Нас всего пятнадцать, а работы на тридцать человек. Завтра с утра мотыгу в руки и идешь грести. И без разговоров! Если мы не выполним план, нам перестанут давать еду.
- Я понял, - ответил я, грустно уставившись в свою пустую тарелку. После болезни я начал есть в три раза больше, чем обычно, но дополнительный паек мне давали только пока я не мог ходить.
На следующий день я взял мотыгу и отправился подальше ото всех, искать свои собственные кучи. Больше мне не хотелось быть частью этого человеческого стада, хотелось жить, пусть даже в таком безжизненном месте.
Я прогуливался по свалке, рассматривая причудливые предметы, застрявшие в пластах мусора. Заглядевшись, я очутился в тупике. Я уже подумал развернуться и пойти обратно, но тут услышал чей-то голос прямо за мусорной стеной: какой-то мужчина пел песню.
Неужели тут есть такие, кто еще может петь? Встреть я сейчас русалку, сидящую на куче жемчуга, я бы и то не так удивился!
Я встал поближе к стене и стал прислушиваться. Не прошло и пары минут, как подначиваемый ударами кирки выразительный низкий голос полностью меня заворожил. Мне показалось, что я родился, зная эту мелодию и эти слова, настолько эта песня была близка духу, окутавшему наш остров!
- Я родился однажды во время грозы,
Из мяса и крови - соленой воды.
Солнце палило, кирка ждала:
Я взялся за работу, не жалея себя.
Работай день и ночь, греби, пока можешь:
Ты выиграл день жизни, но не стал моложе.
О, море, не зови меня, ведь я не приду!
Я продал душу острову, теперь не умру...
Дослушав последнюю строчку припева, я понял, то во что бы то ни стало должен познакомиться с певцом и выучить песню наизусть.
Стена, за которой звучала песня, показалась мне достаточно крепкой, чтобы вскарабкаться по ней и спуститься на другую сторону.
Я быстро влез наверх, цепляясь за выступающие из груды мусора предметы. Оказавшись на стене, я обнаружил тонкую нить, на которой весели выцветшие тряпочки, которые когда-то были зелеными. Похоже на ограду, про которую говорил Карпуша. Он сказал, что если я выйду за зеленые флажки, меня побьют... Наверное, безопаснее будет сначала поговорить с певцом из вражеского лагеря, а потом уже жать ему руку за отличное исполнение.
Я осмотрелся и обнаружил, что вокруг нет никого, кроме почти голого чернокожего старика. Он был тощий, одни кожа да кости, и из самых разных мест его блестящего черного тела выглядывали белоснежные кучеряшки.
Не разгибая своей натруженной костлявой спины, он бил киркой по огромному камню.
- Эй! - крикнул я, решив, что раз здесь только один старик, то бояться мне нечего.
Услышав меня, мужчина довольно ловко для своего возраста выпрямился и резко обернулся, пронзив меня жутким взглядом бирюзовых глаз без зрачков. От изумления я чуть не вскрикнул: этот человек вдруг показался мне каким-то страшилищем, нелюдем, который мог наброситься на меня... Эти неестественно ловкие движения, жуткие глаза...
Я почувствовал, что начинаю падать, и покрепче схватился за стену.
Лицо чернокожего старика сморщилось, став похожим на сушеный гриб. Он брезгливо выпятил губу.
- Чего тебе, малек? - спросил он вполне человеческим голосом. У него было необычное, "круглое" произношение, как у многих чернокожих. Это меня приободрило. По крайней мере, хотя бы в этом он походил на тех людей, к которым я привык на остове.
- Потрясающая песня! - сказал я, набравшись храбрости. - Где вы ее слышали?
- Здесь ее все поют, - ответил старик. Взгляд его стал дружелюбнее после моей похвалы. - Но придумал ее я сам много лет назад.
- Научите меня?
- А почему бы и нет?
- Я могу спуститься?
- А что нет-то?
- Мне сказали, по вашим правилам нельзя переходить границы...
- Но ты уже перешел, разве нет?
- Возможно.
Я спрыгнул со стены и подошел к необычному старику. Вблизи я заметил, что зрачки у него все же есть, маленькие и незаметные. Видимо, он такой же, как и любой другой чернокожий старик, а его жуткие глаза - это все та дрянь, отходы, с которыми он работает.
- Найди себе кирку, малек, - велел мне он. - Эту песню нельзя учить, не работая. Старая Луна научит тебя петь и работать с морскими камнями!
Я отыскал в хламе кирку, которая будто дожидалась меня, снял маску и стал вместе со своим новым знакомым молотить по огромному камню, откалывая от его скорлупы черные куски.
После пары-тройки ударов Луна затянул своим скрипучим голосом песню, я подхватил ее, начиная с куплета, и стучать киркой стало веселее.
Впервые с тех пор, как меня схватили стражники, я почувствовал себя живым.
После нескольких часов работы, когда песня уже прочно сидела в моей голове, а мои мышцы гудели от напряжения, черная скорлупа слезла с камня. Оказалось, что внутри была бирюзовая сердцевина, напоминающая по цвету морскую воду, ту, которую можно встретить у белоснежного песчаного берега.
- Вот она, паршивка! Я-то думал, побольше будет! - крикнул старик, погладив камень морщинистой рукой. - Ну, ничего, тоже добрый улов. Пошли, поможешь мне дотащить ее, малек.
- Разве мне можно ходить в чужой лагерь? Мне говорили, что это опасно... что вы не любите чужаков.
- Это и вправду опасно, но первый раз новичку можно простить, - старик хитро мне подмигнул, заворачивая камень в прочную ткань. Взявшись за разные концы получившегося кокона, мы потащили его в сторону места, где, как я понял, собиралась стая старика. - Эти хитрые ублюдки хотят, чтобы мы работали разобща, придумали свои пайки, чтобы за глоток настойки мы избегали друг друга. Понимаешь, о чем я?
- Честно говоря, нет. Я вообще не знаю, как тут все устроено.
- И про цветные стаи не знаешь?
