Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 05. Мир одного дня: Бунтарь, Распад
Натянув шорты, Дункан подошел к окну, ощущая спиной электронные взгляды. Если дождь и прекращался, пока он спал, то сейчас лил с удвоенной силой. Двое мужчин и женщина, сгибаясь под ударами ветра, бежали по тротуару. Оранжево светились фонари.
То и дело темнота сворачивалась от удара молнии. Должно быть, гремел гром, но за толстыми стенами царила тишина. В мозгу Дункана тоже бушевала гроза — врач описал бы ее как бурю электрических импульсов, гормонов и адреналина среди мириад сплетений, образовывавших человеческий мозг. Но Дункан восстал бы против такого определения, полагая себя не роботом, а человеком. Сумма частей всегда больше целого.
Тело его напряглось. Холодная рука сжала сердце. Внешне спокойный (так он, по крайней мере, надеялся), Дункан подошел ко вторничному цилиндру и распахнул дверцу, зная, что на панели перед надзирателем зажегся красный огонек, сообщая, что пациент готов войти в цилиндр. Но надзиратель отвечал за двенадцать палат. Быть может, не все они заняты, но Дункан надеялся на обратное. Чем больше у надзирателя дел, тем больше у пленника шансов обмануть его.
Он захлопнул дверцу цилиндра. На панели должен загореться оранжевый огонек. Все, что нужно сделать надзирателю, — поглядеть на экран, нет ли Дункана в комнате. Если он не зашел в цилиндр, придут охранники и запихают туда его силой.
В следующие секунды решится, сможет ли Дункан осуществить свой план. Он подошел к цилиндру среды, распахнул дверцу и шагнул внутрь. Потом закрылся изнутри и присел на корточки.
Мало ли что может происходить в надзирательской. Человек за пультом мог заскучать, отвернуться от экранов, на которые должен смотреть. Мог отвести взгляд в тот самый момент, когда Дункан перескочил из своего цилиндра в соседний. Мог болтать с другими надзирателями. Дункан смутно помнил, что когда-то сам бывал в надзирательской, но когда и по какой причине — в памяти не сохранилось. Может, в бытность свою Кэрдом, органиком, — Арсенти упоминала это имя.
Что бы ни творилось в данный момент в надзирательской, Дункан скоро узнает об этом. Если — Боже, только не это! — надзиратель исправно выполняет свои обязанности, то он внимательно осматривает все двенадцать палат. И заметит, как Дункан провернул свой трюк. Тогда через пару минут охранники откроют дверь средового цилиндра и затолкнут Дункана во вторничный — нравится ему это или нет.
Для того цилиндра, в котором прятался сейчас Дункан, лампочки не зажигались. Это обязанность персонала среды — переключить цепи наблюдения на свой день. А потому нынешний надзиратель не узнает, что кто-то зашел в чужой каменатор.
«Тем лучше для меня», — подумал Дункан.
Прошло по меньшей мере две минуты. К этому времени каменатор вторничного цилиндра должен был включиться автоматически. Окажись Дункан сейчас на положенном месте, он уже был бы без сознания — броуновское движение в его теле замедлилось бы до такой степени, что тело стало бы самым твердым веществом во Вселенной. Даже в центре Солнца оно не начало бы плавиться.
«Ну ладно, — подумал он. — Наблюдатель видел индикатор, показавший, что я окаменей. Теперь он проверит все двенадцать экранов, убедится, что никто из его подопечных не прячется в спальне, и включит масс-детектор, чтобы проверить ванную. Будем надеяться, что он не станет заглядывать в окошки цилиндров, чтобы проверить, на месте ли я». В принципе это возможно, но Дункан рассчитывал на беспечность, обычно порождаемую рутиной.
Он принялся отсчитывать секунды. Когда прошло пять минут, стало ясно, что план сработал. В следующие пятнадцать минут он волен делать все что заблагорассудится. Город окаменей, пуст. Наблюдатель и охрана вошли в свои цилиндры, и пройдет не меньше двенадцати минут, прежде чем персонал среды раскаменится и приступит к работе. И даже после этого у Дункана еще останется время. Цилиндр пуст, и у надзирателя среды нет причин заглядывать в комнату.
Однако Дункан собирался покинуть здание еще до того, как проснутся сегодняшние граждане. Прежде чем на улицах появятся прохожие, ему следует быть далеко отсюда.
Дункан встал, распахнул дверцу и вышел. Странное чувство — свобода от надзирателей, от вездесущих глаз, которые, однако, все же заботились о нем. Теперь он остался один.
— Ты точно псих, — пробормотал он себе под нос. — Получил, чего желал, и тут же паникуешь.
«Кондиционирование», — подумал он. Подсознательная программа — он в безопасности до тех пор, пока правительство присматривает за ним, чтобы он не навредил ни себе, ни окружающим.
Но рассуждать о вывертах подсознания не было времени. Дункан принялся за тяжелую работу, результат которой, как он надеялся, подарит ему свободу — если это возможно.
Бумажно-тонкие стенки цилиндров и делались из бумаги. Их тоже подвергли каменению, и молекулы их застыли. А потому — отяжелели. Дункан вырвал силовой кабель цилиндра среды из розетки и принялся толкать махину к окну. Для этого пришлось взяться за верхний край цилиндра и наклонить его на себя — не слишком сильно, ведь если цилиндр упадет, Дункану придется отскочить, иначе тяжелая туша раздавит его. А упавший цилиндр ему не поднять.
Наклонив каменатор, Дункан перекатил его основание на несколько дюймов вперед и направо. Потом — вперед и налево. Каждый маневр приближал цилиндр на дюйм к окну. Направо-налево, налево-направо, а стенной хронометр все отсчитывал цифры. Время, подумал мокрый от пота Дункан, хрипло постанывая. Время, величайшая из неотвратимостей. И безразличнейшее из безразличных. Может, Время (с большой буквы) и есть Бог? Тогда ему следует поклоняться, пусть оно и не знает об этом, а если и узнает — ему все равно.
Наконец, тяжело дыша, Дункан поставил цилиндр; пот жег глаза. Дункан отошел к южной стене. Отсюда можно было оценить, куда при падении ударит верхний край цилиндра. Дункан выругался. Дуга, которую опишет нужная ему точка, не пересекалась с центром окна. Ругаясь из-за того, что с проклятиями он тратит драгоценные силы, Дункан подскочил к цилиндру, наклонил его к стене, подперев плечом, обхватил каменатор обеими руками и толкнул. Мышцы взвыли, моля о пощаде, но Дункан, пыхтя и хрипя, все же сдвинул цилиндр на несколько дюймов вперед.
Еще один прыжок к южной стене — теперь каменатор стоял правильно. Дункан устало улыбнулся.
Через десять минут город вернется к жизни.
В общем-то Манхэттен и не засыпал полностью. Некоторым гражданским служащим — полиции, пожарным, работникам «скорой помощи» — дозволялось раскаменяться раньше, чем прочим жителям города. Но их немного, и вряд ли кто-то из них окажется поблизости и обнаружит дневального на свободе.
На свободе!
Дункан усмехнулся, зная, что еще не вырвался из тюрьмы. А если и вырвется, то вряд ли сумеет наслаждаться свободой долго.
Нужно было отдохнуть, но времени не оставалось. Он отошел к западной стене, где стоял цилиндр среды, и встал в спринтерскую стойку, упершись в стену правой ступней. В его голове грохнул стартовый пистолет. Разбежавшись, он прыгнул, одновременно падая назад, и в полете ударил обеими ногами по верхушке цилиндра, взвыв, словно крик мог добавить силы удару.
Дункан упал на спину, перевернулся, встал на четвереньки и, обернувшись, застонал. Цилиндр стоял недвижимо, словно и не случилось ничего. Возможно, удар и покачнул его, однако повалить не смог.
Дункан медленно поднялся на ноги. Поясница ныла так, словно ее вот-вот сведет судорогой. Если это случится, ему конец. Конец плану. Прощай, надежда.
Дункан бросился в ванную, налил стакан холодной воды, выпил залпом. Потом он подскочил к четверговому каменатору и, выбиваясь из сил, выволок его на середину комнаты. На то, чтобы поставить второй цилиндр на одной линии с первым, ушло пять минут. Еще минуту Дункан отдыхал. До того как остров вернется к жизни, оставалось четыре минуты.
Еще пять минут потребовалось, чтобы переместить пятничный цилиндр на место средового. Теперь три цилиндра стояли в ряд: один у стены, второй в центре комнаты, третий — в нескольких футах от окна.
«Куда там подвигам Геркулеса, — подумал Дункан. — У древнего силача было куда больше сил и времени, чтобы сделать свою работу».
Боль в спине напомнила ему, что у него времени уже не осталось. Среду раскаменили минуту назад. Он выбивался из графика. Но это не повод для того, чтобы перенапрягаться. Нравится ему это или нет, выиграет он или проиграет, но травму надо починить. Дункан медленно опустился на четвереньки; поясницу жгло огнем. Потом лег, уставившись в потолок, вытянул ноги, закрыл глаза и немедленно вошел в состояние, названное им ПОИСК. Он так долго совершенствовался в этом — тренируясь при каждой возможности, иной раз по пять — десять минут, иной раз по нескольку часов (так подсказывала ему память) — что осталось только произнести мысленно кодовое слово. Буквы зависли перед его глазами, как замысловатые кометы в темном небе. Когда прорисовался последний, девятый знак, Дункан соскользнул вниз, вниз, в себя, выписывая петли в собственных глубинах. Словно гонка по темному, петляющему туннелю, по аварийной шахте.
