Юрий Брайдер - Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество

– Задушим, стало быть, министров-соглашателей. Ну-ну… А потом?

– А потом сформируете новое правительство и разделите министерские портфели между соратниками. Но предварительно скажете для истории какую-нибудь выспреннюю фразу про то, что социалистическая революция, о необходимости которой постоянно твердили большевики, победила. Впрочем, не мне вас учить ораторскому искусству.

Слова эти мало успокоили бритого. Картавя от волнения еще больше, он засыпал своего оппонента множеством вопросов, больше похожих на упреки:

– Кто же займется подготовительной работой? Агитацией в массах? Созданием рабочих отрядов? Организационными мероприятиями? Разложением казачьих и юнкерских формирований? Подпольной печатью? В партии почти не осталось толковых товарищей, способных взвалить эту непомерную ношу на себя. Как они обойдутся без нас?

– В феврале распрекрасно обошлись. Обойдутся и на сей раз. Меньше будет фраз, зато больше дела. Победа добывается не резолюциями, а штыками.

– По-вашему, мы не годимся для вооруженной борьбы? – возмутился бритый. – Вы ставите нас на одну доску с безответственными болтунами вроде Дана и Церетели! Отсюда один шаг до прямого обвинения в забвении интересов пролетариата. Хуже того, вы, очевидно, полагаете, что мы просто путаемся в ногах у восставшего народа!

– Ничего подобного. Все как раз наоборот. Вы, Владимир Ильич, вождь пролетариата. Вы его знамя, и никто это не оспаривает. И когда пролетариат пойдет в свой решительный бой, знамя должно быть у всех на виду. Впереди штурмующих колонн. А что же получится, если коварные враги не сегодня-завтра вырвут это знамя из ослабевших рук трудящихся и надругаются над ним? Совершенно понятно, что такая беда глубоко опечалит пролетариат. Как следствие он может пуститься во все тяжкие, даже в запой. Вот вам и конец революции. Печальный конец. Так что берегите себя, Владимир Ильич и Григорий Евсеевич. Но и мы, со своей стороны, я имею в виду центральный комитет и всех сочувствующих партии большевиков, тоже будем беречь вас. Снабдим фальшивыми документами, оденем попроще, оградим от нежелательного внимания буржуазных элементов. Когда погода начнет портиться, переведем в какое-нибудь теплое помещение, под крышу. А Рождество, надеюсь, вы встретите уже в Зимнем дворце.

– Спасибо на добром слове, товарищ Джон Рид. – Бритый опять машинально потянулся к своему голому подбородку, но тут же отдернул руку. – Для российского рабочего движения вы сделали чрезвычайно много. Вытащили нас из швейцарского захолустья, постоянно поддерживали материально, можно сказать, спасли в страшные дни разгула буржуазной реакции. Надеюсь, мы будем плодотворно сотрудничать и в дальнейшем. Большевистская партия, со своей стороны, изыщет возможность по достоинству вознаградить ваши заслуги.

– Мне много не надо. – Джон Рид скромно потупился. – У подножия мемориала, где найдут свое вечное успокоение борцы, павшие за свободу трудящихся, оставьте местечко и для меня.

– Какие-то у вас шуточки невеселые. – Бритый прищурился, словно лекарь, выискивающий у пациента тайную хворь. – Сами ведь говорили, что скоро все наладится.

– Это смотря что наладится… Я, Владимир Ильич, знавал многих людей, чьи мечты сбылись, но ни единого, кого бы это долго радовало. Скорее наоборот, вместо радости наступало горькое похмелье. Боюсь, как бы и вас не постигла подобная участь… – Джон Рид отошел немного в сторону и носком ботинка выковырял из травы невзрачный бурый гриб из тех, которыми гнушаются даже самые прожорливые жучки. – Вот вам еще одно поручение. Кроме поиска денег, конечно. Собирайте для меня вот такие грибочки. Режьте их на части и сушите на солнце. Чем больше соберете, тем лучше. По мере накопления их будет забирать специально посланный мной человек.

Владимир Ильич Ленин просьбе американца особого значения не придал, видимо, сочтя за очередное чудачество, а подошедший ближе Григорий Евсеевич Зиновьев брезгливо поморщился.

– Это ведь поганка. Ее еще собачьим грибом зовут. Сущая отрава. Лучше я вам боровичков соберу. Они вот-вот должны появиться. Жареные боровички под «смирновскую» – истинное наслаждение! – Он чмокнул кончики пальцев, сложенные щепотью.

– Боровичков мне как раз и не надо, – запротестовал Джон Рид. – Для собственного употребления, конечно, собирайте. На одной селедке долго не протянешь. Но я интересуюсь исключительно вот такими уродами. Только попрошу вас каждый раз после окончания сбора грибов тщательно мыть руки. Не приведи господь, если пролетариат раньше срока потеряет своих вождей… Вам же, Григорий Евсеевич, мой личный совет. Причем совет настоятельный. Постарайтесь все же найти пропавшие деньги. Иначе лет этак через двадцать про них опять вспомнят. Но разговаривать с вами будут уже на повышенных тонах. Вполне возможно, что дело дойдет и до рукоприкладства.

– А уж это, батенька мой, вы загнули! – воскликнул Ленин. – Никогда не поверю, что через двадцать лет после торжества социалистической революции в нашей стране к кому-либо из свободных граждан будет применяться насилие.

– Будет, – невесело усмехнулся Джон Рид. – И через двадцать, и через сорок, и, наверное, даже через сто. Революцию в сознании сделать куда сложнее, чем революцию на улицах.

– Вы прямо фантазер, – не унимался Ленин. – Вас бы свести с бывшим революционером Александром Александровичем Богдановым. Мало того, что он скатился с позиций диалектического материализма в болото идеалистических воззрений, так еще и написал нелепую книжонку под названием «Красная звезда», где далекое будущее человечества представлено в совершенно ложном свете. Люди у Богданова пользуются услугами разумных машин, летают на Марс при помощи энергии атома, питаются искусственной пищей, а в промежутках между этим предаются свободной любви и декларациям в духе Маха и Авенариуса. Каждое слово в этой книжонке, а возможно, и каждый знак препинания попахивают махровым ревизионизмом.

– С Александром Александровичем я знаком довольно близко, – сказал Джон Рид. – Правда, наши общие интересы находятся скорее в сфере научной, чем в литературной. В основном они касаются проблем манипулирования человеческим сознанием.

– Ах, опять этот идеализм, – замахал руками Ленин. – Опять поповщина и филистерство!

– Не скажите. Направление в научном смысле весьма плодотворное. Да и практическая его реализация обещает принести интереснейшие результаты. Людей больше не придется убеждать речами и прокламациями. Пропагандистов и агитаторов заменят химические вещества и особые радиосигналы. Откушают люди специально приготовленного супчика, прослушают записанную на фонографе простенькую мелодию – и сразу воспрянут духом. Или с тем же успехом впадут в глубочайшую депрессию. В зависимости, так сказать, от запросов текущего момента… Что касается упомянутого мной Николая Эрдмана, то никакой он не ревизионист, а нормальный пролетарский драматург, хотя и весьма талантливый. Вот из-за этого своего таланта он и хлебнул горя.