Андрей Курков - Пуля нашла героя (География одиночного выстрела - 3)

Но вопрос оставался вопросом. А народный контролер в свободное от печальных раздумий время был счастлив. На его глазах рос Дмитрий-маленький. Он уже что-то говорил и называл Добрынина "деда", а Таню "мамкой". Жили они теперь втроем в одной квартире - Добрынин принес с работы оба одеяла, купил новую раскладушку для себя и теперь каждый вечер расставлял ее на кухне, отодвигая стол вплотную к стене. Кухня теперь была его спальней, и он находил это весьма удобным. Ведь часто ночью ему приходилось просыпаться. И каждый раз он находил что-нибудь пожевать, пережидая эти вспышки кратковременной бессонницы.

Таня чуть поправилась и уже подумывала о работе. Не то чтобы ей не нравилось возиться с сыном, но просто ощущение долга перед Родиной было в ней, как и в Добрынине, выше ощущения семейного долга, и народный контролер не мог этого не одобрять. Оставалось Тане еще три месяца подождать, после чего она могла сдать Дмитрия в ясли и заняться созидательным трудом. Добрынин агитировал ее идти на спиртозавод, работы там было много. Но Таня колебалась. Была она рукодельницей и представляла себе будущую работу за швейной машинкой или же с иголкой в руке. Больших заводов она боялась, но объяснить свою боязнь толком не могла.

По воскресеньям они втроем ходили на аллею Славы. На могиле Дмитрия Ваплахова уже стоял памятник - небольшой аккуратный бетонный обелиск со звездой на верхушке. Появились на аллее еще две могилы. В одной был похоронен генерал Чеповецкий, которого Добрынин знал по первомайской почетной трибуне. Во второй лежал молодой прораб, погибший, спасая своих товарищей во время несчастного случая на стройке.

Кто-то до сих пор приносил на могилу Ваплахова свежие цветы, но Таня по-прежнему каждое воскресенье покупала бумажные и аккуратно втыкала их по краям могилы.

- Эти дольше стоят, - говорила она. - А свежие - наутро уже сено!

Так и тянулось время, пока однажды ночью, когда Добрынин, пережидая очередную бессонницу, жевал кильку в томате - свои любимые консервы, раздался негромкий, но настойчивый стук в дверь.

Удивленный народный контролер открыл и увидел перед собой молодого стройного офицера с листом бумаги в руке.

- Товарищ Добрынин? - спросил офицер.

-Да.

- Извините, что ночью. Срочная радиограмма! - сказал он и передал листок в руки народному контролеру.

- Прочтите, пожалуйста, в моем присутствии.

Добрынин проверил дверь в комнату - она была закрыта. Прислушался - там было тихо, и Дмитрий, и Таня крепко спали.

Тогда он включил в коридоре свет.

"Срочно приезжайте в Кремль. Свинягин". - прочитал он радиограмму и посмотрел на офицера.

- Машина будет готова к восьми утра, - сказал офицер. - На заводе мы предупредим, что вас не будет.

Добрынин кивнул.

Когда офицер ушел, Павел Добрынин вернулся на кухню, посмотрел на часы с неработавшей кукушкой. Был самый разгар ночи - полвторого.

Спать расхотелось совсем, и Добрынин сидел в трусах и в майке за столом над открытой полупустой консервной банкой с томатной килькой, сидел и думал, терялся в догадках: зачем его срочно вызывают в Москву? Зачем теперь, когда он в общем-то вопреки своему желанию осел, получил жилье и имел на своем попечении почти родную семью, вызывать его в Москву? Прошлый опыт ясно говорил, что такой вызов - это новое задание, новый город и новая ответственная работа. Но теперь Добрынин не ощущал в себе прежнего энтузиазма. Может быть, потому, что остался он один, потому, что не было больше рядом надежного друга Ваплахова. А может, просто возраст был этому причиной?

Но раздумья раздумьями, а в восемь утра придет машина, и он, собрав свой вещмешок, спустится вниз, чтобы ехать в город, который он любил и немного боялся. Что он скажет Тане? Что он может сказать Тане, уже, наверно, привыкнувшей к его заботе и присутствию? Эта мысль все сильнее тревожила Павла Добрынина, и он понял, что ничего не сможет ей сказать - просто слова станут поперек горла. И тогда он решил собраться сейчас, ночью. Тем более было это несложно, потому что вещей, которые ему надо было взять с собой, у Добрынина почти не имелось.

Осторожно, на цыпочках Добрынин прошел в комнату, взял свой вещмешок, постоянно лежавший под кроватью, на которой спала сейчас Таня с ребенком. Взял с полки книжного шкафа третью книгу "Детям про Ленина", чтобы было что в дороге читать, и на ощупь, не глядя, взял сборник стихов. Потом вернулся на кухню, положил в мешок несколько банок консервов.

Проверил, лежит ли в вещмешке именной револьвер. Успокоился, ощутив пальцами его холодный металл. Вспомнил вдруг о фляге со спиртом, лежавшей на всякий случай тут же на кухне. Взял и ее.

Шел третий час ночи.

Добрынин взял бумагу, ручку и чернила и написал Тане записку.

Письменные слова долговечнее и смелее выговоренных.

"Дорогая Танечка, дорогой Митя!

Ночью принесли радиограмму с вызовом в Москву. Не хочу вас будить. Желаю вам счастья, здоровья и успехов. Живите здесь, в квартире. Не знаю, когда вернусь. Буду писать. Ухаживайте за могилкой Дмитрия. Жму руку (зачеркнул). Целую (зачеркнул). Обнимаю (оставил),

Павел Добрынин".

Около семи утра, когда на улице было уже светло, Добрынин с вещмешком спустился вниз.

Он прогуливался вдоль дома, вспоминая, как точно так же прогуливался тут, ожидая приезда Тани.

Около восьми к дому подъехал военный "газик".

Тот же молодой офицер поздоровался с Добрыниным, предложил ему сесть на заднее сиденье.

- Мы вас довезем до станции Усть-Кут, а там в одиннадцать сядете на прямой поезд. Билет уже есть.

Добрынин кивнул.

Выехали за город.

Ухабистая грунтовка подбрасывала машину, но солдат-шофер крепко держал руль в своих молодых руках.

Глава 26

Дождливый майский вечер занудливо шелестел за окошком. К стеклу прилипали, а потом рывком скатывались вниз крупные капли.

Сторож автостоянки дома отдыха МВД "Сокол" Марк Иванов стоял над двухконфорочной газовой плитой в своей будке-сторожке и сквозь толстенные линзы тяжелых, замучивших переносицу очков наблюдал за побитой алюминиевой кастрюлей, в которой варился суп из говяжьей лопатки с ошметками мяса, нескольких картофелин и одной луковицы.

Пузырьки уже поднимались со дна кастрюли, что свидетельствовало о начале кипения. Сжимая в ладони пригоршню каменной соли, Марк выжидательно следил за этими пузырьками. Наконец он взял левой рукой ложку, зачерпнул немножко супа, подул на него, а потом дотронулся губами, боясь обжечься, но понимая необходимость проверки на соль. Суп оказался несоленым, и Марк щедро посолил его.

Потом присел рядом на табурет. Стал ждать. Будка-сторожка уже три года заменяла ему настоящее жилье. В общем-то, обустроился он здесь неплохо: стояла под одной стеной узкая кровать с железной сеткой, а под другой стеной, у окна, находился маленький столик, плитка, две табуретки и старая тумбочка, несколько раз перекрашенная за последние сорок-пятьдесят лет.